Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов - Евгений Захарович Баранов
Прячась за камни, следом за ним они шли и в скалах притаились.
Не долго пришлось им ждать. Подобно серне, легко перепрыгивая с камня на камень, пришла прекрасная Агунда и на скале стала.
Джанхот еще не успел упасть перед ней на колени, как притаившиеся люди выскочили из своей засады, бросились ловить ее.
Всем телом затрепетала Агунда от испуга, и лицо ее побледнело. Со скалы она метнулась, над обрывом, как тень, скользнула и скрылась в горах.
Долго бродили люди, искали ее и, обозленные неудачей, поздно вечером вернулись в аул.
А Джанхот навсегда остался в горах. Оборванный и голодный, в глубокой тоске карабкался он по скалам и громко кричал:
— Агунда! Мое солнце, Агунда!
И ветер уносил его крик.
Как зверь, он пугался людей, от них в пещеры и расселины скал хоронился.
И в ауле люди безумцем назвали его.
Осень уже подходила. В долине листья пожелтели, а на высоких горах снег стал выпадать.
Джанхот, голодом и тоской изнуренный, лежал под скалой и умирал. И, когда жизнь в нем уже потухла, Агунда явилась к нему.
Она склонилась над его лицом, в глаза ему заглянула…
Луч жизни чуть засветился в его глазах, с трудом зашевелились бледные губы.
— Мое солнце, — едва слышно прошептали они и замерли.
Мертвое тело Джанхота унесла Агунда и похоронила около снеговых гор.
Из книги «Сказки кавказских горцев»
Темрюк и Наэльхан
(Сказка северокавказских татар)
I
Владетель большого татарского аула, таубий[26] Тенгиз, просватал свою дочь за молодого кабардинского князя Джанхота и созвал на пир гостей из соседних горных аулов и с равнин Кабарды.
В просторной зале старинной башни, стоявшей в скалистом ущелье, сидели гости; перед ними на круглых с низкими ножками столиках лежали куски сочного шашлыка, кукурузные чуреки[27], пшеничные лепешки и ходил из рук в руки большой аяк[28] с крепкой и хмельной бузой.
В сторонке от гостей, около пылавшего очага, певец Мусса, ослепший от старости, водя изогнутым смычком по кобузу[29]. пел о доблестях предков Тенгиза, которые впервые пришли со своими дружинами[30] в это дикое ущелье.
Гости подхватывали песню, и она, шумная, многоголосая, билась о каменные стены башни, увешанные рогами оленей, туров и шкурами медведей, рвалась в открытую дверь на простор, к горам.
А на дворе горели костры; на них в больших медных котлах варилось бычье мясо, жарились на длинных вертелах целые туши баранов, телят и туров. Холопы суетились, хлопотали около костров, подкладывали в них дрова, снимали с вертелов изжарившееся мясо, уносили его в башню; тут же, ожидая угощения, стояла толпа народа, пришедшего из аула, разбросавшегося в стороне от башни по склону горы; слышался говор, смех, которые смешивались с лаем и рычанием собак, подравшихся из-за брошенной кости.
Уже третий день длился пир, а жених ни разу не заглянул на него: по народному обычаю, он не должен был переступать порог дома своего будущего тестя до тех пор, пока мулла не совершит над ним и невестой накяг — мусульманский брачный обряд. И в ожидании дня этого обряда Джанхот находился в ауле, в сакле своего друга Темрюка, молодого охотника.
И невеста также не показывалась к гостям: тот же обычай запрещал ей делать это.
В верхнем ярусе башни, в комнате, пол которой был устлан грузинскими коврами, а стены обиты шкурами горных серн, стояла она с девушкой-служанкой у окна, смотрела на горы, по которым уже начали ползти вечерние туманы, на далекую, покрытую вечным снегом вершину Ак-тау и бурную реку Кара-су, мчавшуюся по дну ущелья.
Она мысленно прощалась с родными горами и думала о чужой стороне, в которую должна была уехать после своей свадьбы.
Служанка положила руку на плечо задумавшейся Наэльхан и тихо промолвила:
— Отойди от окна, мое солнце: наступает время, когда обур — злая колдунья, — покинув свою пещеру, летает над горами и высматривает добычу.
Наэльхан засмеялась.
— Я уже не ребенок, и колдуньей не испугаешь меня, — сказала она и, посмеиваясь, прибавила: — Хотелось бы мне, хотя раз в жизни, взглянуть на нее…
— Что ты говоришь?! — испуганно воскликнула служанка. — Никогда не желай этого.
И отошла она от окна, чтобы зажечь светильню — кусок смолистого корня сосны, вставленный в железный шандал, вбитый в стену. Ударила она огнивом по кремню, и вдруг послышалось хлопанье чьих-то крыльев, и раздался отчаянный крик Наэльхан.
Быстро повернулась служанка к окну и увидела, как громадная черная птица вцепилась когтями в ее госпожу. И ужас сковал ее: стояла она точно окаменелая, не могла ни броситься на помощь Наэльхан, ни крикнуть. А когда она опомнилась, то в комнате уже не было ни черной птицы, ни девушки. Кинулась она к окну и увидела, как мелькнули на потемневшем небе две птицы — черная и белая.
Сбежала она по лестнице вниз и, очутившись в нижней зале, среди пировавших гостей, крикнула:
— Колдунья унесла Наэльхан!
Оборвалась песня, затих говор; некоторые из гостей подбежали к служанке, начали расспрашивать ее о случившемся.
А таубия Тенгиза, крепкого и бодрого старика, эта страшная весть точно молотом ударила, но он превозмог себя, поднялся, протянул руку вперед, стараясь успокоить гостей.
— Случилось большое несчастье, — проговорил он дрогнувшим голосом… — Кто может, тот спасет мою дочь…
И опять опустился он на войлок, на котором сидел.
Среди гостей поднялся громкий говор, и почти каждый из них давал старику обещание разыскать его дочь, а два-три молодых человека выбежали на двор, вскочили на коней и, отправляясь в путь, крикнули:
— Если не умрем, то разыщем Наэльхан.
Дошла эта весть и до князя Джанхота; он бросился было бежать из сакли, но зашатался и, чтобы не упасть, прислонился к стене.
— Князь, — сказал ему Темрюк, — веришь ли ты в мою дружбу?
— Верю, — глухо проговорил Джанхот.
— Так поверь же и тому, что я возвращу тебе твою невесту! — воскликнул он, взял лук, стрелы, повесил на пояс кинжал и, обнявшись на прощанье с князем, вышел из сакли…
II
Год уже прошел с тех пор, как он покинул свой аул, и за это время исходил всю Кабарду, был в горах Осетии, Чечни, пробрался в Дагестан, но нигде не только не встретил колдунью, но и слова одного о ней не слыхал.
Как-то, бродя по горам, заночевал он под скалой и во сне услышал, что кто-то приказал ему съесть три
