Агнес - Хавьер Пенья

— Да нет, удивилась.

— Что делаешь в Обидуше?

Приехала пить жинжинью, не видишь, что ли? А ты?

— Приехал посмотреть, как ты пьешь жинжинью.

— Гляди — ка, как у нас все складно выходит, — смеется она, лязгая зубами.

— Ты здесь по работе? — интересуется он, мягко беря ее за руку.

Анн-Мари уже работает в компании, занимающейся поставками тканей, той самой, которая несколько лет спустя приведет их в Марракеш.

— Я приехала кое-что подыскать.

— Это в Обидуше-то? — удивляется сбитый с толку человек, которому предстоит стать Луисом Форетом. — Пожалуй, это последнее место, где мне пришло бы в голову что-то искать.

— Но ведь ты тоже здесь.

— Ну да, непоследовательность налицо.

— Прекрасное место, — говорит Анн, рисуя рукой полукруг.

— Это верно, оно прекрасно. Однако прекрасные вещи такие скучные!

— Я кажусь тебе скучной? — Анн улыбается, обнажая зубы. По словам Форета, они показались еще крупнее, чем ему помнилось, а ведь он часто встречал Анн-Мари, когда был женат на Кэти. Тогда, в Обидуше, в декабре две тысячи пятого, не прошло и полутода с тех пор, как он развелся. И он задумывается, может ли быть такое, что зубы, как и уши, растут у человека всю жизнь.

— А можно узнать, что ты здесь ищешь? — интересуется человек, которому предстоит стать Луисом Форетом.

Продавец жинжиньи огорченно собирает с поверхности тележки вафельные стаканчики и бросает их в мусорный бачок.

— А как ты думаешь, что труднее всего найти? — отвечает вопросом на вопрос Анн.

— Это что, игра-угадайка? Я должен отгадать?

— А почему бы и нет?

— Ладно, дай подумать: что труднее всего найти… — Он шутовски массирует себе виски. — Не знаю; может, сурьму?

— Это еще что такое? — хохочет Анн.

— Металлоид. Ты не знаешь, что такое сурьма?

— Нет.

— Из сернистой сурьмы, например, делают краску, арабы используют ее, чтобы подводить глаза.

— И она что, такая ценная?

— Ее запасы могут истощиться в ближайшие четверть века.

— Ого, надо же!

— Сама понимаешь…

— Но нет. Я ищу не сурьму. — И она снова смеется.

— То есть я промахнулся?

— Да.

— Может, ты старого друга ищешь?

Анн медленно дважды хлопает ресницами.

— Да мы с тобой друзьями никогда не были.

— Ну так сегодня самый подходящий день, чтобы ими стать.

Человек, которому предстоит стать Луисом Форетом, поднимает руку ладонью вверх, и несколько капель падает ему на ладонь. Анн-Мари встряхивает зеленый зонтик, затем, нажав на кнопку, раскрывает его, и они оба укрываются от дождя.

— А можно все-таки узнать, что ты ищешь? — спрашивает человек, которому предстоит стать Луисом Форетом.

Эту ночь они проводят вдвоем в обшарпанном гостиничном номере, где пахнет трухлявой древесиной.

— Ты, скорее всего, не поверишь, — говорит Анн-Мари, — но у меня еще хуже.

По словам Форета, он еще не знал, что именно она искала. После промаха относительно дружбы и сурьмы начинает обретать вес гипотеза, которая базируется на следующих тезисах: а) человек, которому предстоит стать Луисом Форетом, не мастак соблазнять; б) Анн-Мари слишком легко соглашается пойти с ним в отель. Вывод в) очевиден так же, как передние зубы Анн, когда она смеется.

На самом деле первое, о чем он думает, — как непросто будет от нее теперь избавиться. Но с какой стати ему этого хотеть? С какой стати ему хотеть от нее избавляться? В пищевом отравлении Пола Остера был какой-то смысл — желательно его обнаружить. Но Анн-Мари… Скажем так, ей, должно быть, очень хочется оказаться рядом с кем-то, раз уж она с ходу соглашается провести с ним ночь.

С ней он познакомился раньше, чем с Кэти, все на том же злополучном просмотре Трюффо, организованном Альянс Франсез. В программе первого дня значились «Четыреста ударов», но пленка с этим фильмом порвалась, и вместо него показали «Последнее метро». К глубочайшему его разочарованию. Да что там, он так ей и сказал, когда они, покупая билеты, встретились случайно у кассы: «Этот фильм интересует меня больше других». «Меня тоже», — сказала она в ответ, стараясь не слишком показывать зубы. Позже, будучи уже женатым на Кэти, он спросил у Анн, ее хотя бы интересовал Трюффо? Анн потрясла костлявыми руками и сменила тему.

Пошли бы его дела лучше, если б тогда он сошелся с Анн-Мари, а не с Кэти? Как минимум все было бы не так. Быть может, при таком раскладе мне бы никогда не пришлось писать его биографию. Быть может, он чувствовал бы себя счастливее. Если бы ему нужно было выбрать одну из двух, он, без всякого сомнения, выбрал бы Анн. Быть может, Анн была «Четырьмястами ударами», а Кэти — «Последним метро». Это все, на что намекали ему названия двух старых фильмов.

По его словам, своих жен он любил меньше, чем любовниц, а тех — меньше, чем женщин, с которыми не спал никогда.

В «Разящих лучах печали» он писал так: «Желать кого-то на расстоянии — удовольствие гораздо более изысканное, чем желать его же, когда он рядом».

Кэти и Анн были неразлучны, как ниточка с иголочкой. Знали друг друга с незапамятных времен.

Когда обе были еще в пеленках, матери катали их в колясках по дорожкам одного и того же парка, потом девочки ходили в один детский сад, в одну начальную, среднюю и старшую школу и, несмотря на то, что учились на разных факультетах, никогда и нигде не разлучались.

Вот тут-то на сцену и вышел он. Анн-Мари, должно быть, в ту ночь подумала, что, раз уж они ниточка с иголочкой, нет ничего дурного в том, чтобы его поделить.

Или же один бог знает, что там пронеслось в голове Анн-Мари, потому что вскоре все обернулось чем-то совсем уж странным.

Странным даже по меркам странной биографии Луиса Форета.

Анн устраивается в старинном кресле в стиле бидермейер: кожа в трещинах, лак пузырится. На секретере — парочка древних экземпляров Камоэнса и Эса ди Кейроша с трудно различимыми буквами: полустертыми, ускользающими. Все в этой комнате будто растекается, испаряется.

Куда деваются кожа, фарфор, лак? Куда исчезают буквы?

Ноги Анн упираются в кровать — ноги голые, изящные, так контрастирующие с костлявыми руками, ноги с округлыми лодыжками и подъемом, который кажется символом бесконечности, их довершают ступни с веретенообразными пальцами. По словам Форета, принято считать, что ступни — зрелище не из приятных, но те, кто это говорит, явно не видели ножек Анн-Мари.

Человек, которому предстоит стать Луисом Форетом, не сводит с них глаз. Она снимает туфли, потом освобождается от черных носков, куда были упакованы ее ножки.

— Ты не против? —