Агнес - Хавьер Пенья

Человека, которому предстоит стать Луисом Форетом, приводит в изумление то, как она прибирает к рукам его номер. Рюкзак ее красуется на круглом статике; одежда лежит на его бумагах. Он даже видит трусики — ровно на том месте, где утром, покидая гостиницу, а с ней и город, он оставит владелице отеля написанное на плохом французском письмо.

Может, он слишком медлил, чересчур неторопливо пил свой бокал вина grand cru classé в баре возле монолитной церкви. А может, и нет. Вероятно, было естественно потратить столько времени, учитывая, что колокол пробил четыре раза, а он весь день ничего не ел. Однако дело в том, что, когда они добрались до офиса турагентства, все билеты оказались распроданы. Или в том, что экскурсий в тот день уже не предвиделось. Или в чем-то еще. Потому что он не из тех, кто лучше всех на белом свете говорит по-французски, да и городок этот явно не претендует на первый приз в конкурсе на проявление симпатии.

Ургуланила. Точно. Так звали великаншу, на которой женили Клавдия в сериале «Я, Клавдий». И все над ним потешались. Он задается вопросом, а не потешается ли в данный момент кто-нибудь над ним, воображая, как будет выглядеть соитие с его собственной Ургуланилой. Кто знает, может, это и вправду смешно. Он сейчас не знает.

Она немного разозлилась. Ургуланила. Она ужасно разозлилась, узнав, что они остались без билетов. Если б ты не застрял там со своим бокалом! Но что в таком случае было бы, знать она не могла. Ведь билеты на сегодня могли закончиться еще вчера. Или же в церкви во время экскурсии на голову им мог свалиться один из монолитных камней. Или же устроенный джихадистами теракт наглухо замуровал бы их под землей, оставив в объятиях клаустрофобии. В последние месяцы человек, которому предстояло стать Луисом Форетом, старался не грузить себя вопросами типа: а что было бы, если бы ты прикончил бокал чуть пораньше? По его словам, когда ты сам задаешь себе вопросы, хуже всего то, что самому и приходится на них отвечать.

Гостиница его — в трех минутах ходьбы от монолитной церкви. В Сент-Эмильоне все расстояния короче ног Ургуланилы. На стульях развешено белье человека, которому предстоит стать Луисом Форетом. Ее позабавил такой способ сушить белье. А где ж еще ему сушить эти тряпки? Сейчас зима, на улице дождь, влажно, балкона в номере нет, только окно без маркизы и с кривыми ставнями, которые все равно не закрываются. А еще ее позабавил элемент декора в виде косухи — жесткой, из керамики или чего-то подобного, которая по воле хозяйки стоит в комнате. Может, она байкерша и ни разу в жизни не останавливалась в гостинице? Хотя это и гостиницей-то не назовешь, скорее просто дом с садом, где сдаются комнаты. В гостинице должна быть стойка администратора, разве нет? Однако для него кожаная куртка не из кожи — вещь очень полезная, на нее удобно повесить сушиться промокшее пальто. Он ставит эту штуку возле обогревателя. Потом включает Джорджа Гершвина — и готово. Еще в номере имеются китайская ширма и белый в черную крапинку комод. Городишке не светит приз в конкурсе на симпатию, а комнате — в конкурсе дизайна интерьеров.

— И что теперь? — спросила она, выйдя из турагентства.

В смысле что теперь?

Ему-то эта монолитная церковь вообще до лампочки. Он сказал, что пойдет за компанию, да и то еще до того, как она поднялась. Он ей это сказал, пока она сидела на табурете. Возможно, встань она на ноги раньше, все сложилось бы не так. (Однако, по его словам, он все еще старается воздерживаться от вопросов типа: а что, если бы она встала на ноги чуть раньше?)

Ургуланила в ванной комнате что-то напевает. В ванну она пока что не влезла, на самом деле она вообще еще одета. Он в курсе, потому что она ходит туда-сюда, копается в своем рюкзаке. Все больше трусов и лифчиков оседает на его бумагах. Она мурлычет «Common People», и ему это нравится. У них обоих, похоже, вертится в голове эта песня с того момента, как они познакомились.

А теперь, сказал он ей, закрыв за собой дверь турагентства, мы можем заняться чем угодно, но при условии, что недолго: через два часа спустится кромешная ночь, и ты уже не найдешь здесь ничегошеньки, даже милдью. Ургуланила понятия не имеет, что такое милдью, но это не важно, она ее всяко не найдет. Дерьмовая получилась метафора.

Когда Ургуланила обнаруживает наконец пузырек с солью для ванны, взгляд ее цепляется за его книги на прикроватной тумбочке, она берет их и листает. «О чем я говорю, когда говорю о беге». «Музыка случая». Она спрашивает: это что, книги, которые он читает? По словам Форета, в ответ он интересуется, неужели она думает, что книги лежат на тумбочке исключительно для того, чтобы ими хвастаться. «Не думаю, — говорит она, — что не прочитать Остера и Мураками — повод для хвастовства».

Он отвечает, что каждую из них прочел не меньше полудюжины раз.

Уже за пределами офиса турагентства она сказала, что, поскольку он в ее глазах — знаток Сент-Эмильона, пусть тогда отведет ее в свой самый любимый уголок города. Его любимый уголок Сент-Эммльона не главная площадь с террасами под сенью буков, с навесами и брусчаткой; не узкая эспланада, ведущая к колокольне монолитной церкви и ресторану с двумя мишленовскнми звездами; не средневековый монастырь, где подают игристое вино. Его любимый уголок Сент-Эмильона — свалка, старинные развалины неподалеку от гостиницы. Добраться туда непросто, но оно того стоит. Это не дом, а скелет: окно, теперь представляющее собой пустоту в обрамлении камней, и стена метров восьми в высоту; в стыках между камнями — мох и невзрачные цветочки, самозабвенно опыляемые насекомыми; внутри все поросло сорняками, но кое-где еще можно различить ступеньки, внутренние перегородки и то, что, судя по всему, было дымоходом.

Она спросила: и чем тебе нравится это место? Она говорит: а чем тебе приглянулись эти книги? Почему человеку нравится то, что ему нравится? Он что, на самом деле обязан тратить время на подобные разъяснения?

Но все же он это делает, он тратит время: говорит, что из одной из тех книг он узнал, что можно