Агнес - Хавьер Пенья

Это касалось их обоих.

— Что ты тут делаешь? — спрашивает он.

— Э нет. — Она игриво трясет указательным пальчиком: — Это ты что тут делаешь? Я-то здесь живу.

— На Прекестулене?

— Нет, идиот, в Ставангере.

Идиот. Еще один признак их близости. Когда они жили рядом, она постоянно его так называла. Произносила это слово отчетливо и громко. Смаковала его: ИДИОТ. Произносила по слогам, подчеркивая оскорбление, которое таковым, в сущности, не было. Ласковое обращение. Она никогда не назвала бы идиотом врага. Это слово было зарезервировано ею исключительно для друзей.

Как и ее предательства.

Ильза в Ставангере уже три года; до этого она жила в Осло. Ставангер — небольшой городок, ворота южных фьордов; большая часть его жителей разбогатела в шестидесятые, когда в Северном море было открыто месторождение нефти. По крайней мере, она так говорит. Ильза, по ее словам, хорошо ладит с норвежцами. Вечерами она подает им выпивку. А по вторникам, в свой выходной, поднимается с маленькой походной палаткой на Преке-стулен и проводит там ночь.

— Не представляешь, какое это зрелище — рассвет со скалы. Просто невероятно. Примиряет тебя с миром.

Ага! Но задолжал-то ему вовсе не мир.

Прекестулен, скала-кафедра, — главная достопримечательность Ставангера, хоть и находится в шестидесяти километрах от него. Гранитный блок — точь-в-точь челюсть Ильзы — почти идеальная по форме четырехгранная призма, отточенная временем, повисла над Люсе-фьордом. С вершины — отвесная вертикаль в шестьсот метров; чтобы оттуда посмотреть вниз, требуется недюжинная храбрость.

Метров сто они идут рядом, словно два иностранца, только что познакомившиеся в туристическом автобусе.

Он признается, что не знает, сможет ли дойти до вершины. Думал, что подъем окажется проще.

— Ну так ведь ты в джинсах приперся! — говорит она. — Погляди вокруг, сделай милость.

Вокруг народ идет в гору легко, без видимого напряжения. Кто-то тащит на себе младенца, притороченного ремешками к животу. Он и шагу не может ступить, не налетев на камень, не царапая руки о выступы, другие же прут наверх, баюкая ребеночка: спи сладко, малютка. Собаки несутся вверх во всю прыть, а потом, высунув язык, с нетерпением поджидают хозяев.

По словам Форета, с такими трудностями сталкиваются только туристы. Те из них, кому за пятьдесят, уже спускаются, двигаясь зигзагом и перегружая суставы, и даже не представляют, как те будут ныть завтра. Низкорослые азиаты изумляются размерам уступов, превышающих их собственный рост. Чем чаще щелкают их фотоаппараты, тем труднее дается подъем: фотки маскируют усталость. Настоящие альпинисты не делают снимков и даже камеру с собой не берут. Только швейцарский нож, фонарик и шесть банок пива.

Когда острых камней на тропе становится больше, Ильза протягивает ему руку, и он цепляется за нее — грубую и крупную. Прежде ему никогда не приходило в голову, что руки всех его женщин не отличались красотой: то костлявые, говорит он, то жесткие или же с крупными венами, и на всех, подумать только, линия жизни короче обычного.

Большинство встреченных по дороге людей спускались с горы.

— Скоро начнет темнеть, так что те, кто, как и мы, поднимается, заночуют на вершине, — говорит Ильза. — А ты как? Что думаешь делать?

— Не знаю, как-то я на такое не рассчитывал. Я рассчитывал только на то, что под ъем будет проще.

Тогда она пред лагает ему провести эту ночь в ее палатке. По старой памяти, добавляет она.

Какая смелость.

Палатка у нее одноместная, но как-нибудь поместятся. Она строит едва заметную гримасу изгибом почти отсутствующей губы.

— Идет, — выдавливает он, задыхаясь. — Если доживу до ночи, конечно.

— Если тебе тяжело подниматься, представь, каково спускаться ночью, в кромешной тьме.

Он кивает; пульс зашкаливает, и он крепко держится за руку Ильзы.

— Считай, я тебе жизнь спасла, — говорит она.

— В таком случае мы квиты.

Ильза поворачивается к нему с очень серьезным лицом, которое вмиг озаряется улыбкой. Трижды беззвучно шевелит губами. Звук и не нужен. Он и так отлично знает, что она говорит.

ИДИОТ.

На маршруте имеются устроенные над зеленоватыми водоемами огороженные деревянными поручнями места для отдыха. Ближе к вершине на ровных рукотворных площадках пробиваются ручейки, в которых можно освежиться. Он потеет скорее от физических усилий, чем от жары — жары как таковой в Норвегии не бывает. Ильза принюхивается к подмышке, выставив руку вперед и потянувшись к ней крыльями носа — в прошлом она часто делала так у него на глазах. Человек, которому предстояло стать Луисом Форетом, обожал этот жест, считая, что она так делает только при нем. Потому что доверие. Потому что любовь. Идиот.

Темный полог опускается в ускоренном темпе. — Здесь, — говорит Ильза в какой-то момент.

— Здесь — что?

— Здесь мы разобьем палатку.

— Разве мы сегодня не пойдем на Кафедру?

— Вершина там, сразу за поворотом, но на Прекестулен — голый камень, там палатку не разбить. Ставить надо здесь. Вбить колышки в траву — пара пустяков.

Он даже не пытается скрыть раздражение. Ил ь-за вцепляется ему в плечо.

— Всю жизнь будешь меня благодарить, когда полюбуешься оттуда рассветом.

— Но я хотел бы увидеть и закат.

Она раскладывает палатку на маленьком пятачке, покрытом гладкой, словно газонной травой.

— Если мы пойдем смотреть на закат, разбивать палатку придется в полной темноте. Об этом ты не подумал? Искусственного освещения здесь нет. Давай, помогай. — Ильза никогда не любила долгих споров.

По словам Форета, он хочет сказать ей, что раз уж она настолько хорошо знает эту местность, то пусть сама палатку и ставит, а он посмотрит на скалу, однако решает оставить все как есть.

Походники вбивают колышки для палаток ногами в трекинговых ботинках, порождая мелодию земли и стали. Человек, который уже стал Луисом Форетом, закрывает глаза и представляет себе древних викингов, что разбивали здесь лагерь много столетий назад.

— Какого хрена, чем ты тут занимаешься? Ты что, заснул? — спрашивает Ильза.

Викинги боялись гнева Одина, он — гнева Ильзы.

Не было и десяти вечера, когда оба заползли в спальный мешок. Ильза достает чипсы, соки в упаковке тетрапак и несколько сэндвичей с курицей и майонезом и принимается жевать, рассыпая вокруг себя крошки.

— Муравьи набегут, — говорит он.

— Да они по-любому набегут, — отвечает она. — Муравьев ты тоже боишься?

Хоть они и спали вместе далеко не в первый раз, между ними никогда ничего не было. Но обстоятельства изменились: он уже не тот, кем был пятнадцать лет назад. А разве кто-то способен