Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
Осесть в Швейцарии без помех или преследования со стороны властей может только имеющий деньги. Томаса Манна принимают с распростертыми объятиями. Эльза Ласкер-Шюлер, Альфред Дёблин, Бертольт Брехт, Анна Зегерс вынуждены двигаться дальше: у них нет средств. Роберту Музилю, бежавшему из Австрии, удается здесь выжить лишь благодаря поддержке коллег. Неименитым, лишившимся родины на двенадцать долгих лет, придется в тисках бездушной бюрократии и вовсе туго.
Ремарк принимает беглецов в своем доме, помогает деньгами. Его навещают Эрнст Толлер и Бруно Франк. В начале мая возле виллы Ремарка обнаруживают труп журналиста Феликса Мануэля Мендельсона, и тотчас же распространяется слух о причастности к убийству гитлеровских головорезов. Об инциденте сообщают швейцарские газеты, Томас Манн записывает в дневнике: «Известия о новых мерзостях и страшных сказках в Германии и даже за ее пределами. “Погиб” несчастный юный Мендельсон, его, видимо, приняли за Ремарка».
10 мая в стране поэтов и мыслителей на площадях перед университетами вспыхивают костры. В угаре вандализма подвыпившие студенты швыряют в огонь книги, воинственно выкрикивая и такое: «Позор писакам, предавшим доблестных немецких солдат! Поможем народу постоять за себя! Превратим ремарковскую пачкотню в пепел!» В тот зловещий день, когда многие немцы явили миру свое истинное лицо, Эмиль Людвиг записал: «В ночь публичного сожжения книг... пригласил своего друга Эриха Марию Ремарка на бокал вина. Мы открыли бутылку самого старого рейнвейна, включили радиоприемник, слушали потрескивание костров, речи Гитлера и его приспешников — и пили за не столь мрачное будущее».
Знает ли Ремарк, кто прежде всего ненавистен нацистам и чьи творения летят в костер наряду с его книгами? Разумеется, знает. Эти люди олицетворяют элиту немецкого духа в его лучших ипостасях — от Карла Маркса до Карла Каутского, от Зигмунда Фрейда до Альберта Эйнштейна, от Генриха Манна до Лиона Фейхтвангера, от Альфреда Керра до Теодора Вольфа, от Курта Тухольского до Карла фон Осецкого. По мнению Геббельса, их надо пригвоздить к позорному столбу. «Эпохе выспренного иудейского интеллектуализма пришел конец!» — ликует он в одной из своих речей. У Оскара Марии Графа такая категоричность может вызвать лишь саркастическую улыбку. «Чтоб не попасть в концлагерь, я вынужден был расстаться со своей работой, покинуть свой дом и — что, может быть, хуже всего — родную землю, — пишет он 15 мая в саарбрюкской «Фольксштимме». — Но только теперь мне преподнесен самый приятный сюрприз. Если верить “Берлинскому биржевому курьеру”, то мое имя в белом списке литераторов новой Германии, и все мои книги, за исключением главного моего сочинения “Мы — пленники”, рекомендованы для чтения! Значит, я призван быть одним из выразителей “нового” германского духа. Напрасно спрашиваю я себя, чем заслужил такое бесчестие... Сжигайте же творения немецкого гения! Он так же неистребим, как и ваш позор!»
Ремарк хранит молчание. И не будет высказываться еще долго. Не станет в ближайшие годы писать ни в один из многочисленных эмигрантских журнальчиков, влачащих жалкое существование в Париже, Лондоне, Амстердаме, Праге... Как и в годы перед крушением республики, его подписи не найти под воззваниями и призывами антифашистских организаций. В середине 1930-х немецкие эмигранты страстно полемизируют друг с другом по вопросу создания «Народного фронта», союза либеральной буржуазии, социал-демократов и коммунистов, который должен преградить дорогу европейскому фашизму. Генрих Манн — идейный лидер этого движения. Лиона Фейхтвангера бурная дискуссия побуждает поехать в 1936 году в Россию и написать просталинскую книжку («Москва 1937»), которую в «Нойес тагебух» резко критикует Леопольд Шварцшильд. Интеллектуальная элита Европы раскололась в своем отношении к этой брошюре на два лагеря. Ремарк отмалчивается.
В июне 1935 года он в течение нескольких часов присутствует на Международном конгрессе писателей в защиту культуры, который проходит в Париже. Среди ораторов — Андре Жид, Ромен Роллан, Олдос Хаксли, Мартин Андерсен Нексе, Илья Эренбург, Андре Мальро, Анри Барбюс, Луи Арагон, Борис Пастернак, Генрих Манн, Бертольт Брехт, Лион Фейхтвангер, Роберт Музиль, Эрнст Толлер, Анна Зегерс, Йоганнес Р. Бехер, Макс Брод. Имя Ремарка и название его антивоенного романа неоднократно звучат в выступлениях участников форума. Сам автор «На Западном фронте без перемен» и «Возвращения», запрещенных и конфискованных в Третьем рейхе в конце 1933 года, хранит молчание.
Многие не могут ему этого простить. Откликаясь на «Возвращение», Тухольский заметил еще в мае 1931 года: «После того как Ремарк так легко дал победить себя Геббельсу, этому морильщику крыс и тараканов, мы не можем рассчитывать на него как на борца». А Карл фон Осецкий писал в связи с запретом фильма «На Западном фронте без перемен»: «Мы знаем о его неприятии звонких публичных выступлений и ценим вместе с другими людьми позицию в одночасье прославившегося автора, не желающего быть притчей во языцех и играть роль льва среди салонных кошечек и банкетных обезьян. Однако не переходящая в гордыню слава накладывает кроме пренебрежения к светским манерам и другие обязательства. Господин Ремарк... не имел права молчать... в решающий момент он промолчал и расписался тем самым как художник слова в собственном бессилии».
Осецкий предъявлял к себе высочайшие моральные требования. Отказу от собственного мнения предпочел в 1932 году тюремное заключение, не бежал из Германии, когда еще можно было бежать, и в итоге заплатил за эту непреклонность жизнью. Такой человек, разумеется, не мог понять Ремарка.
У Тухольского же было с Ремарком гораздо больше общего, чем это им, очевидно, осознавалось. Тяжелые депрессии, постоянные сомнения относительно общественной полезности собственных работ... Питая отвращение к политической обстановке в Германии, он уже в 1927 году поселился в Париже, а с 1930 года жил в Швеции. На движение республики к краю пропасти, захват власти Гитлером и массовый террор реагировал публичным молчанием. И дело
