Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин
В марте 1954‐го закончили монтаж оборудования и всех систем, начав их отладку по пусковым программам. А 5 мая началась долгожданная загрузка реактора топливом. На следующий день Блохинцев подписал приказ «О начале и порядке пусковых физических работ на аппарате АЭС». В годовщину Победы 9 мая 1954 года после загрузки 61 топливного канала, реактор вышел на «критику» и были дозагружены все 128 каналов.
О физическом пуске станции и роли Славского вспоминает Аркадий Филиппов – бывший начальник отдела СУЗ в СпецКБ НИИХИММАШа (ныне НИКИЭТ), сделавший для первой АЭС систему управления и защиты:
«Собрался академический синклит на физический пуск. В центральном зале сидят академики во главе с Александровым, начинается подготовка к пуску. Мне приносят акт о том, что система СУЗ отвечает требованиям проведения физпуска. А я его не подписываю. В чём дело? При пуске начнётся разогрев установки. Мои привода, электромоторы и другие электротехнические узлы стоят на крышке реактора, и они не термостойкие. Не было тогда термостойких двигателей. Короче говоря, моя техника повышенной температуры не выдержит.
Меня спрашивают: «Что полагаете делать?» Отвечаю – поступайте, как по проекту, используйте теплоизоляцию. Возьмите стекломаты и обложите крышку, и можно будет нормально эксплуатировать.
Приказ № 286сс о назначении комиссии для проверки готовности электростанции. 26 марта 1954 г.
[Портал «История Росатома»]
На меня кричат: «Слушай, ты задерживаешь пуск!» Смотрю, на меня уже в буквальном смысле слова пальцем показывают. И тут в центральный зал входит Ефим Павлович Славский.
Все к нему: «Филиппов тормозит проведение физического пуска». Ефим Павлович спрашивает меня: «В чём дело?» Докладываю обстановку. Второй вопрос от Ефима Павловича: «Что нужно, чтобы исправить ситуацию?» Говорю, хоть бы пяток стекломатов положить, и мои электропровода не сгорят.
Славский выслушал, кивнул и распорядился. Изоляцию положили, и привода отработали, как и задумывалось» [22].
Некоторое время реактору дали поработать «вхолостую», измерив ключевые параметры: время срабатывания стержней аварийной защиты, распределение нейтронных полей, резонансное поглощение нейтронов. Все соответствовало расчетным данным из технического задания с минимальными отклонениями. Пусковая комиссия во главе со Славским дала заключение о возможности эксплуатации установки 2 июня 1954 года.
В течение июня АЭС запустили уже в энергетическом режиме, наращивая мощность пока без вращения турбины, изучая стабильность и характеристики, вырабатываемого тепла, обкатывая еще раз все системы. За это время реактор пришлось глушить 18 раз, и только один из них в результате небольшой аварии: потекла одна из трубок технологического канала, его заменили. По сравнению с дикими проблемами, возникшими сразу после пуска первого промышленного котла «А», это ЧП было как легкий насморк и пневмония!
Приближался исторический день – 26 июня, когда реактор набрал 57 % мощности, была открыта задвижка подачи пара на турбину и генератор, синхронизированный с сетью Мосэнерго, выдал первое «атомное электричество». Дмитрий Блохинцев записал в оперативном журнале: «17 часов 45 минут. Пар подан на турбину». И описал происходившее: «Постепенно мощность реактора увеличивалась, и наконец где-то около здания ТЭЦ, куда подавался пар от реактора, мы увидели струю, со звонким шипением вырывавшуюся из клапана. Белое облачко обыкновенного пара, и к тому же еще недостаточно горячего, чтобы вращать турбину, показалось нам чудом: ведь это первый пар, полученный на атомной энергии» [35. С. 77].
При этом «Борода» отпустил одну из своих фирменных шуток, ставшую достоянием истории. Улыбаясь, он негромко воскликнул, обращаясь к коллегам: «С легким паром!» Для атомной отрасли это поздравление было тем, чем для космонавтики станет знаменитое гагаринское «Поехали!». И как при физпуске «Аннушки» под Кыштымом, были объятия, слезы радости и фуршет. Впрочем, весьма умеренный, ведь на следующий день ждали правительственную комиссию.
Не обошлось без «генеральского визит-эффекта». Незадолго до приезда комиссии протяжно загудела сирена аварийной защиты. Причина: ложное срабатывание сигнала СРВ (снижение расхода воды по каналам). Пока высокие гости переодевались (их постарались задержать с этим как можно дольше), Курчатов с Александровым дали команду срочно выводить реактор на полную мощность. Так что, зайдя в реакторный зал, члены правительства увидели радушных и спокойных атомщиков, успевших вытереть пот со лба, и деловито помаргивающий пульт управления ровно работающей станции. Из Мосэнерго докладывали: приборы фиксируют киловатты, поступающие от АЭС.
Это была мировая победа!
Первого июля 1954 года с задержкой (на всякий пожарный!) «Правда» в передовице выдала сообщение ТАСС. В нем говорилось: «В Советском Союзе усилиями ученых и инженеров успешно завершены работы по проектированию и строительству первой промышленной электростанции на атомной энергии полезной мощностью 5000 киловатт. 27 июня 1954 года атомная электростанция была пущена в эксплуатацию и дала электрический ток для промышленности и сельского хозяйства прилежащих районов».
Примечательно, что в этом сообщении не указывалось местоположение первой АЭС и приводилось никаких технических деталей.
Поскольку до этого о работах, которые велись в Обнинске, глухо молчали, эффект от сенсационного сообщения превзошел все ожидания. Никто на Западе не мог предположить, что «Советы» создадут и запустят свою АЭС раньше США и Великобритании, где этим занимались уже почти десять лет. Шок был сравним с более поздним – от запуска первого спутника Земли и первого человека на космическую орбиту. Японский физик Ёсио Фудзиока назвал пуск Обнинской АЭС «началом новой эры цивилизации».
Американцы догнали СССР лишь через год, когда их малая АЭС BORAX–III мощностью 2 МВт была подключена 17 июля 1955 года к локальной городской электросети городка Арко в штате Айдахо, причем проработала она всего полгода.
Номер газеты «Правда» от 1 июля 1954 г.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Не все знают, что такая же судьба могла постичь и АЭС в Обнинске. Ведь спустя всего месяц от начала эксплуатации ее реактор заглушили для переделки. Дело было в накоплении продукта разложения воды в каналах – гремучей смеси кислорода и водорода, грозящей взрывом. Возникла и другая техническая проблема: коррозионное растрескивание тонкостенных трубок в каналах со стержнями-поглотителями.
Поскольку энергетический выход о станции был весьма скромным, из ЦК и Совмина зазвучали голоса: «А может, пора прикрыть лавочку? Убедились в практической возможности, доказали миру первенство – ну и достаточно».
Как свидетельствует ветеран ОАЭС Лев Кочетков, уже назревавший «приговор» решительно оспорил именно Славский.
«Ефим Павлович сказал так – мы эту станцию строили не в качестве эксперимента, чтобы поработать на ней месяц-другой и закрыть. Она нам нужна для того, чтобы изучать на ней наши будущие проекты. Давайте сейчас остановимся на капитальный ремонт, освободим реактор
