Мировой ядерный клуб. Как спасти мир - Яков Иосифович Рабинович
Получил он это за вычислительную математику, а не теоретическую физику. Его группа «вручную» справилась с проблемой, за которую не взялись американцы (отложив ее до наступления компьютерной эры), – расчет «слойки», проекта первой советской термоядерной бомбы, рожденного в ФИАНовской группе Тамма.
В то время как Ландау вносил свой вклад в успех советской супербомбы, КГБ получало недвусмысленные свидетельства того, что работал он за страх. КГБ, благодаря своим агентам и «оперативной технике», собрало впечатляющую коллекцию его высказываний, сохранившуюся в архиве ЦК.
До ушей ГБ дошло, что Ландау считал себя «ученым рабом». Могильный холод Лубянки произвел еще один фазовый переход в его взглядах (вслед за тем, который привел к листовке), если судить по сказанному им своему другу: «То, что Ленин был первым фашистом – это ясно», и: «наша система, как я ее знаю с 1937 года, совершенно определенно есть фашистская система, и она такой осталась и измениться так просто не может… пока эта система существует, питать надежды на то, что она приведет к чему-то приличному… даже смешно… Если наша система мирным способом не может рухнуть, то Третья мировая война неизбежна со всеми ужасами, которые при этом предстоят… Без фашизма нет войны».
Ландау занимался спецтематикой только для самозащиты. После смерти Сталина он заявил своему близкому сотруднику: «Все! Его нет, я его больше не боюсь, и я больше этим заниматься не буду…». И ушел из Спецпроекта.
Отношение Ландау к Советской власти и его нежелание работать над ядерным оружием были практически исключением (пока известен только еще один подобный пример – М.А. Леонтович). Исключительным, впрочем, были и его жизненный опыт, и его способность к критическому анализу идеализированное отношение к социализму особенно подходит теоретическому складу ума. У советского физика-теоретика были дополнительные причины лелеять социалистические иллюзии, поскольку в его стране физика процветала за счет государственной щедрости. Подобные чувства прекрасно сохранялись в условиях тотальной изоляции – изоляции от реалий западного мира, от политической жизни высшей советской иерархии, и – что важнее всего – от участи жертв Террора, которые исчезали за горизонтом. Беспримерная непрозрачность советского общества наряду с чистками среди исполнителей террора очень помогали объяснять себе «отдельные факты».
Многие занятые в советском Атомном проекте легко приняли официальную позицию, что после Хиросимы и Нагасаки Советский Союз не мог себе позволить остаться без ядерного щита. Другие просто пользовались предоставленной им возможностью делать интересное и хорошо вознаграждаемое дело.
Однако, говоря о таких выдающихся теоретиках и замечательных личностях, как Ландау и Тамм, недостаточно иметь в виду только специфически теоретическое восприятие социального окружения и разницу жизненных опытов. При объяснении их социальных позиций должны учитываться и стили мышления.
Различие стилей Тамма и Ландау можно охарактеризовать кратко, различая два способа восприятия реальности и два крайних типа теоретиков, «решатель» задач и их «сочинитель» (что вовсе не предопределяет величину реального вклада в науку). Решатель предпочитает заниматься конкретной проблемой, крепко стоя на почве эксперимента и пользуясь хорошо установленными первыми принципами, а сочинитель готов искать новое знание в тумане и на зыбкой почве.
Ландау был мастером решать задачи, распутывать сложные ситуации или, по его собственному выражению, «тривиализировать» вещи. Подобный дар помог когда-то Эйнштейну при создании Специальной теории относительности, когда он простой кинематикой заменил нераспутываемую динамику эфира Лоренца и Пуанкаре.
Дар внешне противоположного свойства, дар сочинителя – разглядеть сложность в тривиально-привычных, обычных вещах (которая приведет к простоте на более глубоком уровне) – не менее плодотворен. Эйнштейновская Общая теория относительности – хороший пример такого дара.
Стиль Тамма был гораздо ближе к «сочинительству». Это проявилось и в его идее 1934 г. объяснения ядерных сил, и, особенно, в его многолетней страсти – найти путь к новой фундаментальной теории, основанной на идее минимальной длины.
Для Ландау известное выражение «эксперимент – верховный судья теории»– значило гораздо большее, чем для Тамма. Одного можно назвать трезвомыслящим критическим аналитиком, другой был гораздо благожелательней к сырым, но обещающим идеям. Для Тамма физика была не собранием разнообразных трудных задач «со звездочками» целостность физической картины мира была для него предметом первой необходимости.
Это различие стилей мышления можно ощутить и за пределами науки, в сфере социального поведения.
«Основываясь на „экспериментальных“ данных, предоставленных ему судьбой при разгроме УФТИ и на Лубянке, Ландау тривиализировал Сталинский социализм до его фашистской сущности. Выдержать эту тривиализацию он смог потому, что был способен отделить родную науку от „родного“ государства.
Подобное раздельное восприятие мира было, похоже, невозможно для Тамма, который, с другой стороны, был способен выдерживать значительно более расплывчатую мысленную картину своего мира в надежде на ее прояснение в будущем. Если бы Тамм получил в свое распоряжение столь же убедительные свидетельства, как „посчастливилось“ Ландау, он, скорее бы, действовал подобно Сахарову после 1968 года».
Хотя позиции Тамма и Ландау кажутся социально противоположными, психологическими они, скорее, перпендикулярны друг другу, подобно их научным стилям. И обе эти позиции перпендикулярны третьей, наиболее обильно заселенной оси в пространстве социального поведения их коллег – привычному, повседневному конформизму.
Социальная геометрия советской физики была достаточно неевклидова, если психологически перпендикулярные Тамм и Ландау были весьма близки в жизни науки. Достаточно сказать, что один из любимых учеников Тамма, В.Л. Гинзбург, свою самую известную работу сделал вместе с Ландау.
А открывшиеся советские архивы свидетельствуют, что компетентные партийные органы считали Тамма и Ландау принадлежащими к одной и той же группе, противостоящей их «линии» в советской науке.
Где бы ты, матушка Россия, сегодня была, если умела бы ценить и лелеять свои человеческие таланты! А поэтому не стоит удивляться и возмущаться, что истинные таланты вынуждены оставлять Россию, ибо в этой стране ученые – изгои, они часто остаются невостребованными, да и жить пристойно им не на что, за те копейки, которые им выплачивают за столь напряженный творческий труд, умственно совершать глобальные открытия просто невозможно. А что касается денег на необходимое оборудование лабораторий научно-исследовательских институтов, то, в основном, они остались в своем развитии на уровне 70—80-х годов прошлого века. Что можно ожидать от такой «заботы» о науке? Идет валовая эмиграция востребованных ученых в Америку, Германию, Канаду, Австралию и другие страны, где создаются все условия для проведения научно-исследовательской деятельности. Подумать только, за последние годы из страны
