Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

И з а (распечатывает письмо и подает ему). Если вас это может успокоить.

Г е р ж м а н (берет письмо и взволнованно читает его). Признается, что покончил с собой вследствие угрызений совести. Отрицает, что он здесь всего лишь играл.

П р о к о п. Кажется, он сделал это слишком серьезно.

В а р н а (взволнованно встает). Если он отрицает, что всего лишь играл здесь, когда же в таком случае он написал это письмо?

Г е р ж м а н. Вам все еще непонятно?

В а р н а (подходит к нему). Да кто вы такой, чтобы все понимать?

П р о к о п. И что, собственно, в таком случае здесь происходит?

Г е р ж м а н. Вы полагали, будто очутились тут на сцене и сыграли спектакль. Играйся подобная пьеса в театре, все сказали бы, что пьеса сумбурна, противоестественна и патологична. Что это — театральная истерия, наполненная отталкивающими вещами и ненужными страданиями, плод больной фантазии и опасного умопомешательства. Не разбираясь толком в понятиях, ее, возможно, назвали бы и спиритической и оккультной пьесой. Думаю, пьеса была бы освистана публикой и критикой.

В а р н а. Тем самым вы не опровергаете того…

Г е р ж м а н. Что все случившееся здесь с виду похоже на театральную пьесу. Это вызвало у вас подозрение, будто я поставил тут драматическое произведение.

В а р н а. Использовав действительность!

Г е р ж м а н. Если б действительность не была гораздо драматичнее театра.

П р о к о п. Не уверяйте нас, будто то, что здесь произошло, было всего лишь действительность.

Г е р ж м а н. Не хотите ли вы тем самым сказать, что действительность естественнее, конкретнее и жестче? Или, быть может, — что она менее естественна, более абстракта и не столь прямолинейна, как событие, которое произошло тут при нашем участии? Быть может, вам кажется, что действительность в нем была упрощена и подтасована? Или, напротив, что с нами тут случилось нечто выходящее за рамки реальности и нарушающее ее естественные законы? Вы полагаете, действительность не столь стихийна, не столь строго непреложна и не развивается так грубо драматично?

В а р н а. Но мой сон!

Г е р ж м а н. Это был не сон, ваше сознание было совершенно ясным, когда в неожиданно резком освещении вы увидели действительность с пронзительной отчетливостью. В вашем сне, по сути дела, было все, что тут произошло, только вывернутое наизнанку и внешне нереально и нелогично скомпонованное.

В а р н а. Но кто перенес мой сон в реальность и, придав ему стройную форму, создал из него житейскую драму?

Г е р ж м а н. Поставьте вопрос яснее и спросите, какая сила разрушила тут заблуждения нашего смутного сознания и показала нам четкое подобие не вызывающей сомнения реальности? Как случилось, что обманчивость внешнего, поверхностного мира иллюзий, в котором яркая отчетливость жизненного события почти всегда остается неясной для наших чувств, рассеялась и мы неожиданно очутились в мире сил, формирующих жизнь? Словно освобождаясь от не вполне осознаваемого трехмерного восприятия, мы ощутили бы себя в неком четвертом измерении. Мы не узнавали друг друга и участвовали в событиях, наводивших на нас ужас. Как будто это были не мы, а нас вынуждали прожить драму, как на сцене.

П р о к о п. Значит, мы с самого начала находились в вашей квартире?

В а р н а. Но одновременно мы были на службе, в канцелярии.

И з а. Мне кажется, то, что случилось, произошло когда-то давно, за пределами памяти.

Г е р ж м а н. Где это произошло? И когда? Здесь, в моей квартире, или где-то в ином месте? Может быть, давно, столетия назад, или в далеком будущем? Не знаю. Вы не понимаете, сколь бессмысленно локализовать событие, пережитое нами, во времени и пространстве, коль скоро оно произошло в абсолюте? Существует лишь один-единственный бесспорный факт: все — исключая пространство и время — произошло, можно сказать с уверенностью, на самом деле.

П а в е л. В силу какой неизбежности?

Г е р ж м а н. В силу той, которая всегда драматичнее, нежели искусственно созданная театральная необходимость, потому что она неопровержимо логична и неизменна. В силу метафизической необходимости.

В а р н а. Я кричал: не позволяйте это играть!

Г е р ж м а н. Бегите куда угодно, и кричите на жизнь, и кричите на смерть, чтобы это не играли. Бунтуйте против того, что это играется! Вам кажется, что вы кричали этой ночью. А это как много веков назад или невесть когда в будущем, — быть может, через тысячу или через миллионы лет. Вы думаете, что бунтовали здесь или на сцене. Кричите и бунтуйте где угодно во вселенной, как вы это делали в своем сне, вне времени и пространства. Вы потерпите поражение, как во сне, как здесь, как потерпели поражение все мы, не знаю когда и где, в этой истории. Одно знаю точно — мы были беспомощны и потерпели неизбежное поражение в действительности.

Софиты на сцене медленно, строго соблюдая интервалы, гаснут.

П а в е л (вскакивает). Что происходит?

П р о к о п (вскакивает). Остановитесь! Не гасите! Еще не конец!

П а в е л. Вы кончаете без нашего ведома! Вопреки нашей воле!

В а р н а (кричит). Скажите! Все, что туг произошло, была философия!

И з а. Это была драма!

Г е р ж м а н. Это была действительность!

На сцене совсем стемнело.

В а р н а (кричит). Горе нам! То, что здесь произошло, уже непоправимо. Случилось несчастье!

З а н а в е с.

Владислав Ванчура

УЧИТЕЛЬ И УЧЕНИК

Сценическая поэма

V. Vančura

UČITEL A ZÁK

Vladislav Vančura. Hry. Spisy Vladislava Vančury. Svazek XIV. Praha, Československý spisovatel, 1959.

Перевод с чешского О. Малевича.

Витезславу Незвалу

DRAMATIS PERSONAE[145]

МАГИСТР, 50 лет.

ЯН, 20 лет.

ДЯДЯ, 70 лет.

ПЕРВЫЙ ВОР.

ВТОРОЙ ВОР.

ТРЕТИЙ ВОР.

ЛЕКАРЬ.

СУДЬЯ.

ПЕРВЫЙ РОДСТВЕННИК.

ВТОРОЙ РОДСТВЕННИК.

ТРЕТИЙ РОДСТВЕННИК.

МАЛЬЧИК.

ТЕТЯ.

АННА.

МАРИЯ.

ДЕВОЧКА.

Loci[146]

I Лестница перед домом. II Та же лестница. III Комната с постелью. IV Городская окраина. V Терраса. VI Ночь. VII День.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Я н (стоит, будто на носу галеры, с командой из Робинзонов и других схожих героев). Роза ветров кольцами обвила землю. Восход встретился с закатом в блуждающей точке, которая, подобно кораллу, нанизанному на нить меридиана, проскальзывает меж пальцев. Девять Индий было открыто, но какой в этом прок! Земля, что не доросла до безумия отваги, дика. В плаще, вздутом злой непогодой, одетый по-домашнему, я буду плыть над страшным перепутьем бумажного листа, наблюдая жестокую схватку бесконечных чисел.

Т е т я. Осторожность никогда не помешает, дорогое дитя! Твой отец поранился острием веретена и умер от заражения крови, как умирали пряхи еще двести лет назад. На что ему веретено? Зачем он его брал?

Я н. Отцу надо было одним махом рассечь ладонь, отрубить себе руку, истечь кровью, — тогда бы он не умер столь недостойно.

Т е т я. Ах, он умер примиренный. Но я хотела предостеречь тебя, чтобы ты не был слишком любопытен и