Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

Г а л д а ч к а. Любил, Гермина, это правда… Но что вы тут говорили?

К о р ч а к. А раз любил, так только о ней и думал да голову ломал, как он, слабый человек, может принести ей счастье… (Галдачке.) По-вашему, это неправда?

Г а л д а ч к а. Бог мой, правда, правда… Но…

К о р ч а к. А думаете, человек после этого с отчаяния не может запить?..

Г а л д а ч к а. Может, конечно, может…

К о р ч а к. И все же думать о дочери и ее приданом?!.

Г е р м и н а (про себя). Мое приданое… Десять, двадцать тысяч разом…

К о р ч а к. Э, ко всем чертям, пани Галдакова, как вам растолковать! И вы думаете, он не может покончить с жизнью ради приданого для дочери? Что он мог оставить из любви к ней больше этой веревки?..

Г а л д а ч к а (встает, как в дурмане). Нет, что вы говорите?! Я не могу поверить в то… что только ради этого… ради этого он сделал такое? Он вам говорил? Вы сами слышали?

К о р ч а к. Слышал — не слышал! Мы с ним были приятели, а приятелю ничего не надо говорить. Я по его глазам читал. Насквозь его видел, ко всем чертям, как чистый родник. Боже ты мой, только теперь я все толком понимаю, и никто меня не собьет. Замечательный человек, скажу я вам! Замечательный! Когда, бывало, на него взглянешь, так и читаешь просьбу в его глазах: дружище, ты же знаешь. И когда я это сделаю, не откажи вдове и сиротке в своем совете и помощи. Ты знаешь, как тебе поступить… Я это знаю и потому даю вам добрый совет и хочу помочь. Нет, тут меня никто не переубедит, ко всем чертям. Благородство есть благородство… Так где эта веревка? Погляжу на нее — и примусь организовывать сбыт. Как только договоримся…

Г е р м и н а (матери). Где она?

Мать опускает глаза.

(Испытующе смотрит на нее, потом подходит, вглядывается и уверенно вытаскивает у нее из-за пазухи веревку.) Так я и думала.

К о р ч а к. Ой-ой-ой-ой! Вот это веревка так веревка! На ней вчетвером можно повеситься. И пусть мне после этого кто-нибудь скажет, что ваш папа… дай ему бог этого самого, ко всем чертям, не знал, что делал. Позвольте, я пощупаю. Ой-ой-ой-ой-ой, сколько кусков из нее выйдет! Он думал об этих кусках. Ой-ой-ой-ой-ой, э-э, хм… (Цокает языком.) Он нарочно взял такую большую, чтобы у вас приданое было как положено, Герминка.

Г е р м и н а. Так, вы думаете, может получиться?..

К о р ч а к. Ждите.

Г е р м и н а. Я почти начинаю вам верить… А может… (мягче) может, у папы все же было сердце…

Г а л д а ч к а (тронута). Было, Герминка, было. У него было доброе, беспокойное сердце… Наш папочка… (в слезах приближается к Гермине) понимаешь, да иначе и быть не может — только так, как говорит пан Корчак, и даже… (Тихо рыдает, хочет спрятать лицо на груди у Гермины.)

Г е р м и н а (отстраняет ее). Ну ладно, ладно, мама.

Стук в дверь.

Войдите.

К о р ч а к. Войдите.

Появляются  д в о е  с л у ж и т е л е й  из больницы с носилками.

О д и н  и з  с л у ж и т е л е й. Мы пришли за телом. Отправим его в прозекторскую. На вскрытие… Где он?

К о р ч а к (с готовностью). Тут он, тут. Пройдите.

Г е р м и н а. Вон туда.

С л у ж и т е л и  уходят налево. Корчак рассматривает и измеряет веревку.

Так вы думаете, сорок? Или пятьдесят кусков?

К о р ч а к. Пятьдесят, ко всем чертям, пятьдесят… Обегу весь квартал и спущусь вниз, к городу. Зайду в пивную «У льва», к «У семи дев» — сразу посыплются предложения. Вскоре тут начнется давка, говорю вам, давка…

Г е р м и н а. Ну и сколько вы хотите?

С л у ж и т е л и  выносят носилки, м а т ь  с трудом плетется за ними; выходят.

К о р ч а к. «Сколько», «сколько», «сколько»! Вы продадите тому, кто даст больше… ну, а мне… скажем… ну, по-христиански — десять процентов. Это не много, говорю вам. Ноги собью, время потрачу, красноречие употреблю, лучших заказчиков приведу, честное слово… Так идет? Десять процентов!

Г е р м и н а (с минуту раздумывает, протягивает ему руку). Идет. Десять процентов.

З а н а в е с.

II

Комната у Галдаков, в которой повесился старый Галдак. Бедная, но по мере возможности дешево приукрашенная. Посредине стол, без скатерти, вероятно, вытащенный откуда-то из угла: на нем письменные принадлежности. Наверное, на нем писала и работала Гермина. Выглядит это как-то по-купечески.

И н д р а, скромный на вид и со скромными надеждами в жизни, стоит справа у двери, ведущей в кухню; Г а л д а ч к а  озабоченно снует по комнате, наводя где возможно порядок.

И н д р а. Думаете, я дождусь Герминку?

Г а л д а ч к а. Ничего не могу вам ответить, пан Вобишек… Если у вас есть время, присядьте. Расскажи я вам, сколько сейчас у Герминки хлопот, вы бы даже не поняли.

И н д р а. Как это — не понял бы! Что ж, по-вашему, у меня сердца нет?.. И как все это тяжело и мучительно, эти ужасные приготовления к похоронам и… и… поэтому, пани Галдакова, я и пришел. Да что там, пришел. Я чуть из лавки не убежал! Уж как я просил, пока хозяин не отпустил меня. А не отпусти он — честное слово, я бы сбежал. Ведь в такие трудные минуты я обязан быть рядом с Герминкой…

Г а л д а ч к а (протяжно). Ну-у… говоря по правде, ничего вы не обязаны. У нас с похоронами и всем прочим никаких забот. Боюсь, вы только рассердили своего хозяина.

И н д р а. А, пустяки!.. Знаете, пани Галдакова, меня просто обидело, что Герминка не прибежала ко мне сразу же, как это случилось… Я узнал обо всем лишь сегодня утром — и места себе не находил. Я знаю, сколько Герминка страдала из-за отца. А когда еще происходит такое скверное дело, как после этого на люди показаться.

Г а л д а ч к а (выпрямляется, обиженная до глубины души; строго, чуть ли не кричит). Пан Вобишек, как вы разговариваете?!

И н д р а (успокаивающим тоном). Ну-ну, пани Галдакова, не думаете же вы, что я сам принадлежу к числу подобных людей?.. (Радостно.) А знаете, я получил прибавку!.. Ну да, три дня тому назад. Верите, я чуть ли не молился, чтобы это произошло. Набрался храбрости и сказал хозяину: «Послушайте, пан Зильберман, мне уже пора жениться, а как я могу это сделать, раз вы мне так мало платите?»

Г а л д а ч к а. Стало быть, вы думаете о женитьбе?

И н д р а. Не будь я Индра Вобишек, приказчик, если не думаю об этом с тех самых пор, как ухаживаю за Герминкой. Ну, не смейтесь. Я бы еще обождал, пока придет время,