Модель. Зарубежные радиопьесы - Петер Хакс
Я н. И ты не боишься потерять свое лицо — здесь, на улице, у всех на глазах?
Д ж е н н и ф е р. Нет. И знаю почему.
Я н. Ну скажи!
Д ж е н н и ф е р. Потому что все уже видят, что я скоро стану совсем потерянной, и все чувствуют, что гордости во мне уже нет и я жажду позора; что я сейчас позволила бы тебе казнить меня или отшвырнуть меня, как куклу, после любой игры, что пришла бы тебе на ум.
Я н. Как ты, наверное, когда-то была горда, и как я сейчас горжусь тобой. (Вдруг встревоженно.) Дженнифер!
Д ж е н н и ф е р. Ничего, ничего. Но как вдруг все у меня закружилось перед глазами. Оттого, что ты однажды любил меня, или оттого, что ты однажды снова будешь меня любить. Поддержи меня.
Я н. Не говори ничего больше! Мы сейчас придем. Ты ляжешь на чистые простыни, я дам тебе попить, положу лед на лоб, и мы выкурим по сигаретке. Ни слова больше!
Д ж е н н и ф е р. Кажется, у меня был обморок. Прости. Вот уж не знала, что бывают такие обмороки.
В зале суда.
С у д ь я. Ах, значит, и попить? И сигаретку?
Д о б р ы й б о г. Только глоток воды.
С у д ь я. Тридцатый этаж — это, конечно, лучше, чем седьмой, а то и другое лучше, чем первый. Особенно здесь.
Д о б р ы й б о г. Везде. Наверху воздух разреженный. Городской шум опадает, стекает вниз по стенам. Все на глазах опадает, возвращается в это русло, в этот поток, на поверхности которого плавают щепки: прежние привязанности, давние грузы, утлые лодчонки на час. Повседневность в миниатюре — презабавное зрелище. Здравый смысл, когда смотришь на него из отдаления, становится таким мизерным и жалким, так безнадежно схожим с крупицей тупости.
С у д ь я (опрометчиво). Те двое, судя по всему, уже его утратили, этот здравый смысл.
Д о б р ы й б о г (медленно, раздельно). Вот вы как заговорили.
С у д ь я. Пытаюсь вжиться в ситуацию.
Д о б р ы й б о г. Да? Что ж, нечто и в самом деле есть еще на высотах, где не живут орлы. Есть там такая бесчинная сила, что завладевает этой фалангой влюбленных и слепо ее защищает. Оттого-то, пока я мыслю, я неотступно следую по пятам за этой цыганкой, что пришла ниоткуда и, сама без дома, покровительствует этим одичалым гнездам, — за этой цыганкой, что там, внизу, пробирается сгорбившись, украдкой, а потом вдруг взметнется и воспарит над асфальтом, и взлетает все выше, чтобы не оставляли следов ее ноги, — если угодно, я бы мог сказать: за Любовью — за Ней, что никогда не дается нам в руки, за Ней, что схватить мы не в силах и привлечь к ответу не в силах.
Неуловима. Непостижима. Только что была вот здесь — и снова неуловима.
И я готов поклясться, что она — та, что вчера еще любила этих двоих, и зажигала для них пламя кактусового цветения, и вздымала в ночную тьму тополиные стрелы, — что сегодня она уже любит двух других и для них наполняет трепетом ветки мимозы,
что она и бровью не поведет — только подтянет туже свой черный корсаж, взвихрит свой красный подол и снова затмит кому-нибудь белый свет своими глазами, бессмертными от вековой печали!
С у д ь я. Непостижимо. Привлечь к ответу не в силах. Конечно. Но что постижимо — это факты. (Перелистывая бумаги.) Что там происходит на тридцатом этаже?
Д о б р ы й б о г. Комната светлее самого дня. Вернувшись с покупками, там жарят на плите рыбу с пресными круглыми глазами, стирают пару чулок и пару носков в ванной, вешают их на стальную перекладину, которая могла бы служить и вместо турника, если бы нечем было больше заняться. Все это уже называется — «дома». Время от времени там высовываются из окна, вырывают соломинки и тростинки из рекламы новых метел и наклеивают на стены, чтобы номер все больше походил на гнездо. Два раза поворачивают ключ в двери, а в третий раз встают еще проверить, заперта ли она. На улицу выходят все реже и реже. Но вот кончились сигареты, один из двоих хочет выйти купить, потом решают пойти вместе.
С у д ь я. А как насчет писем от белок?
Д о б р ы й б о г. Целый воз. Почта накапливается. А Билли и Фрэнки скачут по коридору и время от времени заглядывают в замочную скважину.
В коридорах отеля.
Б и л л и (кривляясь, напевает). Не узнать вам, я клянусь…
Ф р э н к и. Коль нельзя узнать, чего горевать.
Б и л л и. Заткнись, слабоумный! Тоже мне поэт! Скажи лучше — что ты надумал для девчонки?
Ф р э н к и. К чертям! В преисподнюю!
Б и л л и. А для него?
Ф р э н к и. Он хитер, но и его прихватило. Ловкач, хитрец, свету конец!
Б и л л и. Ну скажи уж!
Ф р э н к и. Испанскую пытку!
Б и л л и. Испанскую?
Ф р э н к и. Ты помрешь со смеху. По сравнению с этим растягивание суставов — тьфу. Раскаленные иглы под ногти — забава для колониальных чиновников. Экзекуция по сравнению с этим — блаженство. Я скажу тебе на ушко.
Шепчет что-то непонятное.
Хо-хо?
Б и л л и. Ого!
Ф р э н к и. Пойдет?
Б и л л и. Пойдет. Если согласится наш строгий начальник.
В зале суда.
С у д ь я. Мы же не в средневековье.
Д о б р ы й б о г. Нет. На заре новой эры. Или на ее закате. Как угодно.
С у д ь я. Невыносима эта жара. Да и смеркается уже.
Д о б р ы й б о г. Я полагаю, что вы, как и все в наше время, за массовое уничтожение, а не за индивидуальное. Я же ради индивидов, желающих самоустраниться, вынужден был наладить несколько старомодную процедуру и потому едва ли заслужил в ваших глазах снисхождения.
С у д ь я. Какого снисхождения? И для чего?
Д о б р ы й б о г. Должен уточнить одну деталь. Разнузданную фантазию своих подручных я лишь направлял и использовал; моей трезвой натуре она претила. Подобные извращения свойственны лишь плебеям. Кровожадность мне чужда.
С у д ь я. Вы отрицаете?..
Д о б р ы й б о г. Они лишь получили по заслугам.
С у д ь я. Вы отрицаете? К чему тогда эти разговоры о снисхождении?
Д о б р ы й б о г. Ну что ж, коли так — никакого снисхождения.
Г о л о с а.
ХОРОШИЙ СВЕТ ПОЧТИ ЧТО ДАРОМ
СДЕЛАЙ ИЛИ УМРИ! ЗА БЕСЦЕНОК
НЕТ СНИСХОЖДЕНИЯ ДЛЯ СОЛОВЬЕВ
ПОМНИ ОБ ЭТОМ ЧТО Б НИ СЛУЧИЛОСЬ
ПРОХОДИТЕ ДОБРОВОЛЬЦЫ ВПЕРЕД
ШАКАЛЫ И ВОЛКИ ВСЛЕД
МИР НИКОГДА НЕ ПРИХОДИТ ОДИН
НИКАКОГО СНИСХОЖДЕНИЯ ПОКА НЕ ПОЗДНО
ЖЕСТКИЕ МЕРЫ ЕЩЕ ЖЕСТЧЕ
ДОЛОЙ ВСЕ БАРЬЕРЫ
ЭТОГО ТЫ НЕ ВОЗЬМЕШЬ С СОБОЙ
СТОП ПРИ СВЕТЕ ПРИ СВЕТЕ ДНЯ СТОП
В номере тридцатого этажа.
Д ж е н н и ф е р. Спаси меня!
Я н. И это ты? Вот чем ты стала? Ты, румяная девочка с
