Модель. Зарубежные радиопьесы - Петер Хакс

Ведь у нее мягкие карие глаза, красивый спокойный лоб. И нет, она не может понять, что ей это постоянно мешает жить, она сама не знает, как ей это мешает.

Я, видите ли, ей все испортил. Все, это глобальное все, когда речь идет об ужине! Ради бога, ну что все?! Жизнь, счастье, жизнь, она все валит в одну кучу и катит все это на меня, и я должен ударить в ответ, должен. И тогда, я знаю, она замолкает, и ей словно плохо с сердцем, и она должна схватиться за что-нибудь, чтобы не упасть, как будто вот тут, тут, в этом месте у нее что-то смертельно сжимается, и она сдается. И на короткий миг я бываю очень доволен точностью встречного удара.

Она затихла. Она отпала от меня. Опустошенное лицо, тихое и размытое, как под водой, как поди льдом. Но она выберется, она всплывет и будет искать прорубь. «Что это было? Я что-нибудь не так сделала?» Будет искать, искать, и я уже не могу отводить глаза, я вынужден сказать, что ничего такого не было или что это была обыкновенная ерунда, что-нибудь, лишь бы к ней вернулось мужество, лишь бы она пришла в себя, попробовала улыбнуться, — и тогда все начинается сначала: жизнь, какой она могла бы быть, и эти ее мягкие карие глаза, которые ничему нельзя научить.

Видимо, я так до конца и не понял, что возможна только одна альтернатива: либо покончить с этим, либо продолжать жить так, как жили; либо уложить сразу и наповал, одним ударом, либо кружить и кружить по этой спирали, дальше, дальше, не разжимая этих отчаянных объятий, чувствуя, как ее рука впивается в мое плечо: «Что это? Скажи мне, скажи сейчас же! Что это?» Все дальше и дальше. Узники, дальше по кругу!

Голоса их встречаются, но расстояние между ними как бы растет, их разделяет все большее пространство. Ее голос звучит на переднем плане, совсем близко, настойчиво, не ослабевая, в то время как его голос, хотя все еще различимый, удаляется, отступает и постепенно окрашивается интонациями безудержного, истерического, припадочного веселья.

О н а. Что это? Скажи мне. Что это?

О н. Это недоразумение, мадам. Примите мои извинения, мадам.

О н а. Не понимаю, зачем тебе понадобилось все разрушить.

О н. Это неурядица, мадам. Но в нашей жизни все еще наладится, мадам.

О н а. Пожалуйста, скажи что-нибудь настоящее. Скажи мне, что это?

О н. Осторожно, двери закрываются.

О н а. И для чего ты меня сюда послал?

Он безудержно смеется.

Почему все так? Неужели ничего нельзя изменить, ведь все могло быть иначе. Почему ты не хочешь, скажи мне, прошу тебя, почему все должно пойти насмарку? Я не понимаю этого.

О н. Мадам, забудьте наш альянс. Мадам, не вышел ваш пасьянс. Такой уж расклад — сплошной разлад! Наша связь — просто грязь! Счастья нехватка — у вас, мадам, слабая хватка!

Пауза. Фон меняется.

Акустический образ времени — с одинаковыми интервалами звуки как от падающих капель. Оба голоса, сменяя друг друга, говорят словно в трансе, монотонно и почти без выражения, через долгие промежутки времени, отдельно, изолированно.

О н а. Я забыла сходить в магазин. Хлеба не хватит. И чай тоже кончился. Ничего, сходит куда-нибудь, поест в кафе.

Сигнал.

О н. Эти двести пятьдесят марок, надо их ей отдать. Обязательно, за это я должен отвечать. Нужно найти какой-нибудь способ. Даже то, что она сама за это платила, — уже свинство с моей стороны.

Сигнал.

О н а. Он может пойти в кафе на углу, поужинает там. Или двумя улицами дальше, там тоже есть кафе, как же оно называется? Ну, как его там, я еще однажды пиво у них брала.

Сигнал.

О н. Переберусь опять к себе, снова засяду за работу. Наконец-то смогу спокойно поработать. Пустая комната, книги, чайник. Наконец-то смогу побыть наедине с собой.

Сигнал.

О н а. Чудно, эта Барбара, у нее никогда никого не было. Она скучная была. К ней и не приставали даже. И повеселиться она не умела. Если приходили гости, то обязательно ко мне, а не к ней. Я всегда думала, что мне и повезет больше.

Сигнал.

О н. Интересно, Лео все еще ходит на лекции? Тот самый Лео, который предполагает, что все мы и не существуем вовсе. Если ходит, тогда это уже его восемнадцатый семестр.

Сигнал.

О н а. «Однажды, когда будет дождик»… Или: «Настанет день, и будет дождик…» Песенка такая. Было слышно из окна, мы даже несколько шагов под нее протанцевали.

Сигнал.

О н. Первый раз я ею заинтересовался, когда она сказала: «Хочу жить сейчас и не думать о том, что будет после». Влетел в нее, как в открытую дверь.

Сигнал.

О н а. Ничто, это ничто. Водяные знаки в воздухе. Время, которое проходит.

Сигнал.

О н. Этот обаятельный кретин Лео: «Вполне вероятно, что мы вовсе не существуем». В одном ты прав, Лео, говорю тебе как другу: живи в свое удовольствие и не ищи оправданий своего существования. И Гейнц существует, и Беата существует, и все это будет, и их милая присказка тоже: «Тебе не кажется, что я немножечко тю-тю?»

Сигнал.

О н а. Я думала, ты настоящий.

Сигнал.

О н. Может, цветов купить, или это неудобно, цветы? К черту все эти церемонии, я ей благодарен и поставлю цветы, вот здесь, у кровати. Но ей бы давно пора вернуться?! (Сигнал.) Ей давно пора вернуться, она уже час назад должна была вернуться! (Сигнал.) Ничего не понимаю. (Сигнал.) В чем там дело? (Сигнал.) Она сейчас придет. Немедленно! Я не допущу никакой мерзости! Вот сейчас, сейчас она придет, сейчас.

Сигнал повторяется еще неоднократно, становится все пронзительнее и обрывается диссонансом. Он продолжает говорить.

Во всяком случае, сейчас она уже едет обратно. Бледная, ее знобит, наверно, но она уже, в такси, это у нее уже позади. Если она не сможет заснуть, будет разглядывать рожицы на обоях. «Домовые», как она их однажды назвала. «Видишь, это наши домовые». И вдруг тихо шепнула мне прямо в ухо: «Свидетели». Серебристый узор, по всей стене намалеваны эти рожицы, губы возле пылающего уха, шепчущие, лепечущие, но я тогда не разобрал, что она там говорит. Да и что с нас взять,