Пыль. История современного мира в триллионе пылинок - Джей Оуэнс
С высоты пейзаж представляет собой упорядоченную сетку кругов и квадратов в стиле Манхэттена. А вот если смотреть на все изнутри, то картина совсем иная: мир вокруг сжимается и выступает лишь на несколько градусов вверх и вниз от горизонта; дорога тянется вдаль по прямой, пока не исчезает. На звание «страны большого неба» претендует Монтана, но лично я никогда не видела неба больше, чем над этими равнинами. Прозрачный, но в то же время бесконечно глубокого синего цвета купол – не задирайте сильно голову, пока любуетесь, а то упадете.
Равнины – полузасушливый ландшафт, который от враждебной пустыни отличают лишь несколько дюймов осадков. В 1878 году геолог и исследователь Джон Уэсли Пауэлл предположил, что ключевая климатическая граница в США – это линия, которая проходит посреди Великих равнин и отделяет влажный восток от гораздо более сухого запада[173]. И он оказался прав. Рядом с сотым меридианом западной долготы (проходит у границы Оклахомы с Техасским выступом и выше пересекает Додж-Сити, штат Канзас) есть еще одна линия. Это 20-дюймовая, то есть полуметровая, изогиета. Представьте себе изолинию, но для осадков. К востоку от этой линии выпадает более полуметра осадков в год – то есть можно заниматься сельским хозяйством без орошения и выращивать разнообразные культуры. А вот на западе все гораздо тяжелее. Эту землю майор армии США Стивен Лонг в 1823 году обозначил на карте как «Великую американскую пустыню». Согласно его отчету, она «почти полностью непригодна для возделывания и, разумеется, совершенно не подходит для проживания людей, чья жизнь зависит от сельского хозяйства». Пятьдесят лет, пока туда не пришли поселенцы, Лонгу верили на слово.
Местную воду он описывает как «эфемерную» – прекрасный эвфемизм для засухи. Река Симаррон течет в лучшем случае несколько месяцев в году. Обычно она сухая и малопригодная как для людей, так и для животных. Один из первых путешественников по тропе Санта-Фе описывал ее как «самую соленую, самую необычную и самую отвратительную из всех злодейских рек прерий»[174]. Леса тут не растут: в подпочве недостаточно влаги. Пейзаж чаще всего плоский и до самого горизонта не видать ни деревца. Разве что внизу, на песчаных отмелях у русел ручьев, можно найти тополя и ивы.
* * *
Белых поселенцев на Великие равнины привела вода.
В 1860-е и 1870-е годы произошло нечто любопытное: изменился климат. Он стал более влажным. Иммигранты, шедшие по Орегонской тропе, начали сообщать, что земля на западе Небраски, обычно сухая и желтая, вдруг позеленела. «Дождь следует за плугом», – говорили эксперты, хотя никто, похоже, не понимал до конца, почему так происходит. Возможно, из-за вспашки влага из почвы оказалась на поверхности и, как следствие, попала в атмосферу. Может, дело в посадке деревьев, паре от паровозов или повышенных вибрациях от новой человеческой деятельности. Как бы то ни было, приверженцы бустеризма[175] были совершенно уверены, что изменения – навсегда. «Капля дождя всегда падает в ответ на молитву труда», – заявлял в 1881 году земельный спекулянт Чарльз Дейна Уилбер[176]. Как удобно.
Железнодорожники из Санта-Фе напечатали весьма убедительную карту, согласно которой изогиета смещается на запад со скоростью почти 18 миль[177] в год – то есть аккуратно следует за новыми городами, привязанными к железной дороге. Землю на 30 миль[178] по обе стороны от путей отняли у индейских племен, а потом федеральное правительство передало ее (а это более 175 млн акров[179] – десятая часть страны) железнодорожным компаниям. Те быстренько взялись за продажу и принялись предлагать участки жителям Восточного побережья и даже Европы [180].
Но прибыль – не единственный стимул экспансии Америки на запад в XIX веке. Еще один – «предначертание судьбы». Это представление, согласно которому американцы должны «владеть всем континентом, предназначенным [для них] Провидением». Эта фраза газетчика Джона Л. О’Салливана определила целую эпоху[181]. После принятия Гомстед-акта (федерального закона о земельных наделах) людям стали предлагать участки государственной земли площадью 160 акров[182] за небольшой регистрационный взнос. Условие – поселенцы обязуются исправно их обрабатывать (что вовсе не просто). После пяти лет жизни и работы на участке люди, у которых раньше не было ничего, могли овладеть землей – маленькое воплощение американской мечты. Такая территориальная экспансия – с империализмом и лишением собственности коренного населения – пропагандировалась как определяющая нацию. В 1890 году историк Фредерик Джексон Тернер писал: «Это вечное перерождение, эта текучесть американской жизни, это расширение на запад с его новыми возможностями, постоянное соприкосновение с простотой примитивного общества порождает силы, преобладающие в американском характере»[183], 15.
То есть Высокие равнины, как и долина Оуэнс, только кажутся отдаленной периферией. В действительности же они много лет находились в центре американского национального сознания, представляя как политический, так и социальный интерес. Маргинальные места – и процесс их маргинализации – на самом деле играют ключевую роль в создании современного мира.
* * *
Из Миссури, Айовы и Иллинойса – на поездах, повозках и пешком – прибывали люди.
Бóльшую часть Оклахомы в те времена занимали индейские резервации. Но не всю. Исключения – две ничейные территории, которые новоприбывшие стремились заселить. В полдень 22 апреля 1889 года в очередь выстроились около 50 тыс. человек, претендующих на участки нераспределенных земель общей площадью два миллиона акров[184]. Все спешили заполучить свой кусок. Оклахома-Сити вырос (в виде палаточного городка) буквально в одночасье.
За следующие 12 лет все индейские резервации были насильно проданы федеральному правительству, а оно открыло земли под заселение. Когда упала рыночная цена скота, владельцы ранчо поделили свою землю и стали продавать небольшие участки фермерам. Великие равнины стали частной собственностью.
«Ручка ковша» в Оклахоме неспроста была заселена одной из последних в Америке: это сухая и непредсказуемая земля. И вот на ней стали активно появляться фермы. Нельзя сказать, что поселенцы безупречно распоряжались
