На утренней заре - Григорий Иванович Барыкин

Мы притормозили.

— Здорово живем, старина! — приветствовал его Гавриил. — Куда путь держим?

— Здравствуй, сынок, — ответил не спеша старик. — Да вот зоревал… В Камышовку путь.

Он подошел к машине. Осторожно положил мешок. В нем что-то живое забилось.

— Что там у вас, дедусь? Зайцы, небось, недобитые?

— Зайцев тут полно, — уклонился от прямого ответа старичок. — Район по дичи славен.

— А все же любопытно, что в мешке-то, а? — спросил Поздеев. — Кур, что ли, несете?

Старичок, не торопясь, свернул козью ножку. Закурил. Потом сказал:

— Вот вы, милые люди, небось, каждый год косача почем зря бьете?..

— Бывает, бьем по десятку.

— Из малопульки, видать? — поинтересовался старик.

— Что вы, дед, дробовиком.

— То-то же. А сколько таких-то вот, что из малопульки бьют? Много. Понаедут другой раз, как воронье. Рыщут по перелескам, что волки голодные. Подряд, без разбору полощут и косача и тетерку. В прошлое воскресенье я вот так же встретил четверых охотников на газике. Подняли лобовое стекло да из двух винтовок по стае лупят. Хвастали, сорок три штуки добыли. Пристыдил было я их, так они мне: «Не твое дело, старик. Сиди на печи да внучатам сказки бай». Разве это охотники? Хапуги. Один урон нашим лесам от таких-то людей.

— А вы из Камышовки? — спросил я его.

— Родом-то отсюдова. В батраках бывал здесь. Потом в коллективизацию с сыном в другой район перебрался. С тех пор и засел там. В колхозе сперва конюхом работал, потом кучером малость, а сейчас у сына живу.

— А сюда, видать, в гости, дедусь? Да как звать-то вас?

— Евсеичем все кличут, — сказал дед и, глубоко затянувшись цигаркой, доложил как бы: — В Камышовку приехал не в гости. За косачом.

— Коллега, значит, Евсеич?

— Выходит так. Однако ж не такой, как теперешние охотники. У меня в мешке — девять чернышей. Живые все.

Мы с Гавриилом переглянулись.

— Э-э, дедусь, это уже нехорошо. Хуже чем с винтовкой промышлять, — сказал Поздеев. — Самоловом, видать, по старинке?

— Ага, угадали. Самоловом. В старину где было бедняку ружье взять. Да и припасу без денег не раздобудешь. А откудова у нашего брата, батрака, деньжата? У кулака-мироеда не разживешься, а сам — гол, как сокол. Одно оставалось — самоловы. В детстве еще научился косача брать. Сделаешь среди копен шатер. Под вид копны. А внутри пусто. Стараешься ближе к опушке ее пристроить. Сверху — колосья пшеницы и овса. Как заслонка. Сядет косач — и с головой. За ним другой — и тоже туда.

— Эх, Евсеич, да понимаешь ли, что ты и есть хищник? — со вздохом проговорил Поздеев, перейдя на ты.

— Нет, мил человек, ошибаешься, однако.

— А твои девять чернышей разве не доказательство? Да ты и есть самый настоящий, матерый браконьер.

Евсеич, свертывая вторую козью ножку, молчал.

— Плохо, Евсеич, — сказал я, — таким способом охотиться. Потому-то, вероятно, в других районах и косача почти не встретишь.

— Поехали ко мне в хату, — вдруг пригласил нас старик. — Поехали. Я вам покажу, сколько я наловил за десять дён.

Мы недоуменно переглянулись. «А что, если поехать и выпустить всех, — подумал я. — Пусть знает городских охотников».

Я незаметно для Евсеича подмигнул Поздееву, и «Победа» понеслась в деревню.

Спустя десять минут подкатили к небольшому домишке с покрашенными воротцами. Во дворе, под невысоким навесом, крытым соломой, лежала корова, а рядом с ней одна на другой стояли три клетки с пристроенными кормушками наружу. Из них, высунув головы, жадно клевали корм несколько тетеревов.

— Вот полюбуйтесь, — сказал Евсеич, — все живы, здоровы. Завтра доставлю на место и выпущу.

Мы стояли, будто ошарашенные, ничего не понимая.

— Да пойдемте в хату, — пригласил нас Евсеич. — Чайку попьем с устатку-то.

За чашкой душистого чая, коим угощала нас сестра Евсеича, такая же расторопная, как и ее брат, старушка, завязался интересный разговор. Мы, правда, попивая чай, больше слушали Евсеича, чем говорили сами.

— Завтра за мной приедет машина, — говорил Евсеич, — с сыном условился. Он у меня директор РТС. Привезу и всем — воля. Лети куда хошь.

— А зачем, Евсеич, все это? — спросил я. — Тетерок, по-моему, надо завозить, если уж восстанавливать в районе поголовье.

— Черныша, сказываешь, зачем? — переспросил Евсеич. И немного подумав, продолжал: — С косачом я, сынок, дело имею давно. Заприметил как-то весной, на току интересный момент. И давай присматриваться. Начинается ток. Черныши расфуфырятся, расходятся, распоются. Соберется их, другой раз, много. А вот идут тетерки не к каждому. Распределились бы, скажем, одна или две — к одному, другие — к другому. Ан нет. Липнут к одному, двум — прямо осада настоящая. И вот пригляделся я к тем чернышам, которые больше по душе тетеркам, и заприметил интересную штуку. Те облюбованные косачи-то улетают после тока далеко-далеко. Слежу за ними, аж глаза слезой затекаются.

— Любопытно, — заметил Поздеев.

— Вот. И мне было любопытно. И знаете что? Косачи те прилетали на ток-то издалека. И так каждый раз, сколько бы ни усматривал я на токах косачиные хороводы, липнут тетерки к дальнеприлетным чернышам и все тут.

В нашем районе в последние годы косач переводиться стал. Район, как-никак от города близко. Охотников у нас всегда бывает много. Да еще мор позапрошлый год на тетеревов напал. Снег навалился тогда в середине сентября навалом: не проехать, не пройти. А птица, она чем сильна? Жерновами. Косачу особливо они нужны. Без жерновов — гибель ему.

— А причем тут снег? — поинтересовался Поздеев.

— Э-э, мил человек, природа! Вот у нас, к примеру, зубы. Мы ими и мясо режем и хлеб разжевываем. Так ведь?

А у косача где зубы? Нет их. Заменяют их в желудке жернова — камешки, гальки. Накрыл ранний снег землю, и остался косач без зубов. Попробуй-ка перевари дерево — сережку или почку березовую. Не переваришь. И сколько ни набивай зоб — впереди ждет голодная смерть. Косач до снегу жернова себе запасает. Летит на зябь, к озерам — на берега, к размытым оврагам, по дорогам снует. Склевывает гальки и камешки мелкие. А снег-то, он все разом накроет. И полетел косач — жернова искать, да так и гибнет голодной смертью.

А теперь о чернышах. Сказывал я вам, что на току тетерки облюбовывают дальнеприлетных. Так вот, соображают, видать, они, что от родни потомства крепкого не жди. Чужая кровь нужна. Вот и везу я чернышей. Один косач может со многими тетерками по весне погулять и, глядишь, потомство-то будет крепкое. Вот как она жизнь-то устроена.

— Молодчина ты, Евсеич, —