Звери в природе - Владимир Моисеевич Смирин
Есть еще интересная особенность бега сайгаков. Она свойственна многим видам копытных открытых пространств, но у каждого выглядит по-своему, и вряд ли ее функция у всех и всегда однозначна. Я имею в виду высокие прыжки, которые животные часто делают на бегу. Их называют то разведочными, то сигнальными. О другом возможном значении обычно не говорят. Я не буду оспаривать упомянутые толкования, но главный смысл прыжков сайгака мне представляется другим. Это переход на другой режим бега: животное как бы «подстегивает» себя. По крайней мере два раза мне удавалось видеть, как происходит именно такая смена режима.
Прыжок сайгака на бегу
Первый раз это было, когда мы встретили самку с двумя молодыми на большом такыре[1]. Животные уже перебежали дорогу в неторопливом темпе, когда наша машина вдруг оказалась близко. Молодые животные стали подпрыгивать, высоко подбрасывая переднюю часть тела и далеко выбрасывая вперед задние ноги. Два-три прыжка — и они переключились на быстрый галоп и вскоре исчезли из виду. Второй раз, подъезжая к краю такыра, мы увидели стадо, около сотни голов, быстро пересекавшее дорогу. Вскоре такыр кончился, и сайгаки начали взбегать на склон котловины, поросший биюргуном и покрытый плотными кочками. Сразу по стаду как будто пошли волны — животные стали высоко подпрыгивать. Было полное впечатление, что склон с биюргунником резко затормозил их бег и прыжками звери пытались восстановить потерянную скорость.
Сайгак на бегу, поскольку его корпус почти не делает движений в сторону от главного направления, развивает бешеную инерцию, и быстрые движения ног, по-видимому, главным образом поддерживают ее, — как у автомашины, идущей на прямой передаче. Когда стадо растягивается на бегу, вид его напоминает маленький поезд.
Волки
Лишь в пустыне мне пришлось увидеть волков на свободе. Случаев таких было четыре. Хотелось бы рассказать об одном из них, произошедшем в октябре 1968 года в Приаральских Каракумах. Мы остановились у края большого сора. Он лежал в котловине, окруженной закрепленными песками. Сор — это влажный солончак в низине, где относительно близко залегают грунтовые воды. Его поверхность плоская и ровная, как у такыра, но если глинистый грунт на такыре сухой и растрескавшийся, то на соре он влажный и покрыт отдельными так называемыми «соляными выцветами», а то и сплошным слоем соли.
Как только мы слезли с машины, я оставил бригаду облавливать ближайшие норы песчанок, а сам пошел по пескам, огибающим сор, подсчитывая песчаночьи колонии. Отойдя километра на два от машины, я оказался у небольшой лощины, спускавшейся к краю сора. Песок, покрывавший ее дно, был беловатым и на глубине одного сантиметра уже влажным. Песчаные бугры здесь были очень плотные, сцементированные. Обработанные водой и ветром, они имели вид странных усеченных пирамидок, на вершинах которых виднелись чахлые кустики саксаула. Пейзаж был каким-то доисторическим: силуэты бугров причудливо вырисовывались на фоне белой соли, покрывавшей гладь сора. Подойдя ближе к этим буграм, я нашел на песке между ними множество черепков древней керамики и великолепный каменный наконечник дротика. Весь песок был истоптан волчьими следами, четкими и абсолютно свежими — внутри отпечатков песок еще не успел подсохнуть. Что-то заставило меня поднять голову и взглянуть на сор. На его поверхности виднелись две фигуры, которые я с первого взгляда принял за людей. Удивившись, как могли мои ребята так быстро оказаться здесь, я вдруг сообразил, что это вовсе не люди, а те самые волки, следы которых я только что видел. Звери неторопливо уходили от меня, поэтому-то их фигуры казались вертикально стоящими, а масштаб на голой равнине сора понять трудно.
Схватив бинокль, я стал рассматривать волков. Они двигались неторопливым галопом. Длинные пальцы четко рисовались на белом фоне, слегка выгнутые пышные хвосты напоминали лисьи. Звери были одеты уже почти полностью отросшим зимним мехом и выглядели великолепно, особенно крупный зверь, бежавший справа. Пробежав десяток-два шагов, они остановились и посмотрели на меня. Описывая большую дугу по сору, звери направлялись к вдающемуся в него песчаному мысу, находящемуся от меня в 500 метрах. На середине этого пути к ним присоединился еще один волк размером с меньшего из первой пары. Продолжая свой путь втроем, волки вскоре достигли песчаного мыса и скрылись из виду. Больше ничего не произошло. Но подобные картины запоминаются надолго.
Ветер
В первый год работы в пустыне я взял с собой велосипед, полагая, что он сильно облегчит мне учетные маршруты. Оказалось, что ветер — серьезное препятствие для езды, ехать против него нередко почти невозможно. Но я хотел здесь рассказать о ветре в связи с совсем другими обстоятельствами. При сильном ветре животные подчас подпускают очень близко, так как не слышат шагов, поэтому нередки неожиданные встречи. Однажды, идя по берегу сухого русла Кувандарьи, глинистому, прорезанному многочисленными водомоинами, я остановился у одной из них. Дождевые и талые воды прорыли здесь небольшой туннель. Я присел возле отверстия и заглянул внутрь промоины. Неожиданно из темноты появилась мрачная морда крупного степного кота. Зверь уставился на меня в упор — между нами было не более метра. На ушах кота отчетливо были видны маленькие кисточки. Несколько секунд мы остолбенело смотрели друг на друга, потом зверь с тем же мрачным выражением попятился в темноту. Вскоре он показался на дне русла, выйдя из нижнего отверстия туннеля, и побежал. Он казался таким огромным, что напоминал леопарда.
Степной кот смотрит из расщелины
В другой раз, подойдя при сильном ветре к старому казахскому кладбищу, я увидел зайца, лежащего посередине могильника — захоронения, окруженного невысокой глиняной стенкой. Заяц со всех сторон был защищен от ветра и увидел меня лишь тогда, когда я подошел вплотную. Как отпущенная пружина, даже не встав предварительно на ноги, заяц взвился вверх, перелетел через стенку и, приземлившись как-то на бок, мгновенно умчался. Было хорошо видно, что поза спокойно лежащего зайца — это поза готовности к прыжку и бегу.
В тугаях
