Нефритовая лиса - Крис Велрайт

Он налил пару капель тёмной жидкости, и по комнате поплыл терпкий, пряный запах — смесь чего-то горького, землистого. Все замерли.

Жрец коснулся костью воды и начал водить по кругу, бормоча слова, понятные только ему. Голос его стал низким, ритмичным, почти гипнотизирующим. Он не повышал тон, но звук как будто усиливался сам собой.

Шёпот молитвы был стар, как горы, и напоминал шелест ветра по сухим травам. Он говорил о духах, которых призывают не для наказаний, а для открытия истины. О богах, которые не любят лжи. О свете, что проникает сквозь тьму.

Ицин стояла молча. Всё происходящее напоминало сон.

Жрец поднял руки, задрал рукава, обнажив руки по локоть. На коже виднелись татуировки — символы, линии, петли, в которых таилась древняя сила. Толпа замерла.

Он медленно опустил ладони в воду и прижал их к поверхности.

Внезапно вода засияла — как будто луч солнца прорвался сквозь крышу и отразился в меди таза. Свет был чистым, белым, ослепительным. Люди ахнули, некоторые даже отшатнулись.

— Это знак, — произнёс жрец, — того, что моё сердце чисто. Что за моей спиной нет ни одного злого духа. Ни одного следа проклятия.

Он поднял голову и посмотрел на семью Дзяо. Люди расступились, словно открывая дорогу.

— Теперь ваша очередь.

Отец Ицин не стал медлить. Он шагнул вперёд с видом человека, которому всё это наскучило. Видимо, ему хотелось как можно скорее покончить с этим фарсом и вернуться к подсчётам, к подготовке свадьбы.

Ицин же замерла. Внутри зародился странный, липкий страх. Она не верила в это. Не хотела верить. Но воспоминания всплыли одно за другим: пророчество шаманки, та странная ночь, когда она едва не утонула в странной иллюзии, взгляд матери, полные суеверной тревоги слова…

— Не бойся, девочка, — прошептала ей Фань, наклоняясь ближе. — Лично я, на самом деле, не верю, что ты кем-то проклята.

Ицин кивнула ей, но её взгляд невольно искал другого — матери. Та стояла чуть поодаль, неподвижная, с глазами, полными восхищения. Но смотрела она не на дочь. На жреца. На ритуал. На священное действо. Ицин будто снова стала для неё пустым местом.

Отец опустил ладони в воду. Зал замер.

Ничего не произошло. Вода осталась тёмной, спокойной. Ни блика, ни искры, ни волны.

Люди переглянулись. Кто-то разочарованно вздохнул.

— Он — обычный человек, — пояснил жрец, не меняя тона. — Со своими грехами. Со своими добрыми поступками. Вода и не должна сиять под его руками. Но он чист. На нём нет злых чар и проклятий.

В зале повисло молчание.

Следом подошла Тай Дзяо. Она поклонилась жрецу, медленно и уважительно. Затем бережно закатала рукава — так, как будто боялась нарушить хрупкое равновесие момента. Поклонилась и воде в кухонном чане, той самой стихии, что связана с духами. Потом закрыла глаза. На её лице отразилось невероятное спокойствие и благоговение. Она опустила руки, осторожно коснувшись водной глади.

Вода осталась такой же — спокойной, неподвижной. Ни вспышки, ни волны, ни света.

Ицин даже показалось, что Тай Дзяо слегка расстроилась. Словно в глубине души надеялась, что окажется не простой, не «одной из», а хотя бы на миг — отмеченной.

Но жрец даже не взглянул на неё. Он спокойно произнёс:

— Следующий.

Чжэнь шагнул вперёд. Без церемоний, грубо, он окунул руки в воду, булькнув с таким размахом, что брызги разлетелись на стоящих рядом.

Жрец не отреагировал. Люди недовольно зашумели, кто-то проворчал что-то под нос. Чжэнь лишь усмехнулся.

— Ничего, — сказал жрец. — Следующий.

К тазу подошла Фань. Шла она с гордо поднятой головой, словно выходила не на испытание, а на собственную коронацию. Ицин только сейчас заметила, что платье на ней было уже другое — она успел переодеться. Волосы уложены, лицо свежо. Видно было — она постаралась.

Толпа утихла, наблюдая.

Наложница кивнула служанке — та бросилась, чтобы осторожно задрать рукава своей госпожи. Кто-то в зале прыснул от смеха в кулак.

Фань подошла к чану, изящно склонившись, как если бы хотела не прикоснуться к воде, а благословить её. Она приложила руки. Вода засияла — но только от её многочисленных перстней, сверкающих в лучах солнца.

— Следующий, — равнодушно сказал жрец.

Ицин сделала шаг вперёд.

Она опасливо подошла к чану с водой, будто тот был не просто сосудом, а пастью древнего зверя, что только и ждёт, чтобы сомкнуться на её руках.

Страх охватил её с головы до ног. Он был липким, тягучим, как мрак перед бурей. Колени подгибались, руки дрожали. Она чувствовала, как пот выступил у висков.

Её взгляд скользнул по лицам гостей. Кто-то смотрел на неё с насмешкой, кто-то — с жалостью, но в большинстве глаз светилось ожидание. Ожидание беды.

Она обернулась на свою семью.

Тай Дзяо смотрела с тем же благоговейным выражением, каким смотрела на жреца.

Отец — хмур, углублён в свои мысли.

Чжэнь скучающе вертел кольцо на пальце.

Фань… Фань не сводила с неё взгляда.

Ни один из них не протянул руку. Ни один не подбодрил. И только жрец, мягко, но властно, коснулся её локтя.

— Поторопись, дитя.

Ицин вдохнула и, словно в забытьи, опустила руки в чан.

Холод воды обжёг. Она зажмурилась. Внутри всё сжалось. Теперь она не видела ничего. Только тишина. Абсолютная. Зал, в котором до этого гудела толпа, затих. Как будто всё вокруг замерло в ожидании.

Ицин подумала, что, возможно, всё уже закончилгсь. Что страх был напрасен. Она начала приоткрывать глаза — и в тот же миг зал взорвался:

— Ах! — Боги! — Это что такое⁈

Толпа охнула, люди зашевелились. Некоторые отшатнулись, кто-то выронил чашку, раздался звон фарфора.

Ицин резко распахнула глаза.

Под её руками вода шипела.

На поверхности вспенились круги, словно в неё бросили пригоршню соли на раскалённый камень. Пузырьки поднимались от её ладоней. Вода бурлила, будто в ней что-то пыталось вырваться наружу.

Запах изменился. Из пряного стал терпким, резким, будто горел сухой полынник.

Шум множился. Гул. Крики. Паника.

— Это проклятие! — раздался чей-то голос.

— Она нас всех погубит! — закричал кто-то.

Ицин стояла, словно прикованная. Она тяжело дышала, а вода под её ладонями продолжала шипеть. В следующее мгновение мир стал меркнуть перед её глазами. Лица начали расплываться. Люди превращались в силуэты. Шум толпы — в глухое эхо. А потом и вовсе… всё пропало.

Тьма окутала её, глубокая, вязкая, бездонная. В этом мраке