Дневник Блокады - Алёна Владимировна Годунова
Как-то в январе я пришла к тёте Тале, а потом заглянула её золовка. «Чего ты девчонку взяла? – спрашивает. – Возьми меня!»
А тётя Таля отвечает: «А зачем ты мне? Ты – себе. Девчонка – себе. Она зашла просто, работаем вместе».
Я к ней частенько ходила. Однажды приходит эта Ольга и просит топор.
«Зачем? – спрашивает тётя Таля. – Зачем тебе топор?»
Та отвечает: «Дверь захлопнулась, а ключи остались внутри».
Тётя Таля дала ей топор. Та вернула, а через некоторое время приходит и говорит: «Дай мне мясорубку».
«Что ж ты будешь с мясорубкой делать?»
«Я достала немного овса. Перекручу – и буду кисель варить».
Как-то мы идём с работы с тётей Талей, зашли хлеб купить. Я смотрю, Ольга что-то продаёт.
Тётя Таля видела однажды свою золовку с молодой женщиной. У той девочке 4 года, а муж – военный. И вот, Ольга попросила её помочь дрова попилить в подвале. И там её убила.
Тётя Таля обо всём догадалась и сообщила.
Эдуард Николаевич
3 истории о спасении Фафста Тимофеевича
Когда я стал искать блокадников в Киеве, познакомился с Фафстом Тимофеевичем. Мы подружились.
Фафст Тимофеевич жил неподалеку от Исаакиевского собора, на улице Гоголя. На работу он ходил пешком. Надо было идти до моста лейтенанта Шмидта, перейти через него на Набережную ВО. Далее – по Большому проспекту, до Косой Линии. И тут с ним произошёл вот какой случай.
Истощённый от голода, идёт Фафст Тимофеевич на работу. Апрель, солнышко светит. До завода оставалось метров 800. Он присел и так бы, говорит, и сидел. А тут сандружинницы подхватили его под руки – и привели в стационар при заводе. На каждой встрече блокадников, сколько помню, он поднимал бокал за дорогих женщин, которые спасли ему жизнь.
Так вот, Фафст Тимофеевич рассказал мне 3 удивительных истории из своей блокадной жизни.
Первая история Фафста Тимофеевича
Немцы точно знали, в какое время на заводах кончают работу. В 1942 году снова начали ходить трамваи. Люди скапливались на остановках. И вот, немцы прицельно стреляли по таким точкам.
Идёт Фафст Тимофеевич с другом с завода по мосту лейтенанта Шмидта. От Академии Художеств на площадь Труда. Народ идёт с работы.
Вдруг впереди – буквально в 100 метрах – взрывается снаряд. И весь народ оттуда – бежать назад. И Фафст Тимофеевич тоже. А его друг говорит: «Стоп! Надо вперёд идти!»
Представьте, сидит наводчик, заглядывает в свою буссоль и поворачивает, методично всё обстреливая. Не зря ведь говорится, что в одну и ту же воронку снаряд дважды не попадает. И вот, они ринулись вперёд.
А те, кто бросился назад, действительно, попали под следующий снаряд.
Зоя Георгиевна
Я получила письмо от сестрёнки. Таня написала, что она в Ростове. И тут я слышу по радио, что наши войска покинули Ростов. Я со слезами: «Как же так!? Вывезли детей для того, чтобы немцы забрали их в плен!?» – и плачу.
А соседи говорят: «Успокойся, ты плохо знаешь географию. Есть Ростов-на-Дону и Ростов в Ярославской области. Так что всё в порядке».
Эдуард Николаевич
Вторая история Фафста Тимофеевича
Снова шёл Фафст Тимофеевич с другом с работы. На Невском проспекте напротив поворота на улицу Гоголя, там, где сейчас станция метро «Адмиралтейская», стоял дом, а в нём – бомбоубежище.
Началась воздушная тревога. Сандружинницы их за руки хватают, дескать, туда, в бомбоубежище. А они говорят: «Какое бомбоубежище? Вон наш дом! Сейчас добежим!» – и вырвались.
Перебежали на другую сторону – а там свои сандружинницы, другое бомбоубежище. И загнали туда Фафста Тимофеевича с его другом.
Сидят они там. И вдруг – удар! И что-то посыпалось. Воздушная тревога – отбой. Выходят они на улицу, а тот дом с бомбоубежищем, куда их хотели сперва загнать, обрушился.
Говорят, из того бомбоубежища ещё несколько дней слышались голоса, стоны, крики. Но людьми в завалах никто не занимался. Не было для этого сил и необходимых средств механизации.
22 февраля 1943 года
Дорогой дневник, ровно 5 месяцев я не писала. Всё никак было не собраться. Сейчас на работе делать нечего, так как нормировщик уехала в Ярославль и наряды просматривать некому. Продолжаю писать воспоминания. Как я уже писала, я твёрдо решила уехать. Но меня мучила мама. Мне одной с дочкой уехать было бы трудно. И мама мне всё подчёркивала это, что я далеко одна не упрыгаю и пр. и пр. Вообще отношения стали какие-то ненормальные, натянутые. Причём так, утром она скажет, что поеду, вечером – нет. Старшая сестра всё время настаивала на эвакуации. Наконец, решили твёрдо, что едем.
11 июля пошли с мамой в военкомат и записались на 14 июля 1942 года. Начались сборы. Вещtй понадобилось многовато. Даже слишком много по сравнению с нашими силами. Но ведь всего жаль. Мама даже положила фотоаппарат, не сказав мне об этом. Управляющий мне пообещал, что если у меня будет желание ехать, то он отпустит без разговоров. Но вот это желание у меня появилось, а зам управляющего говорит, что отпустить меня не может, так как приехал зам председателя правления Госбанка Коровушкин (бывший студент ЛФЭИ; я училась на первом курсе, а он на четвертом, помню его студентом). Вид у него стал действительно наркомовский. Туленицкий пришёл к нам в сектор вместе с ним и стал меня нахваливать. Мне было не по себе. Ему, наверно, говорить больше было не о чем.
Так вот этот самый Коровушкин запретил отпускать сотрудниц, имеющих только одного ребёнка. Это был для меня сюрприз. Не отпускает ни за что! А всё тянул, тянул, что заявление моё ещё не успел рассмотреть. У меня уже всё было готово к отъезда, а расчёта не дают. Я, конечно, очень плакала. Наконец, я ему сказала, что у меня туберкулёз лёгких, о чем имеется справка (заключение врача от августа месяца 1940 года). Тогда он написал резолюцию на моё заявление: дать расчёт с условием предъявления справки.
Это было 11 июля 1942 года. 12 июля выезд. Следовательно, мне нужно было оформить расчёт обязательно 11 июля. Что же делать? Я знала, что мама ушла, и в квартиру мне не попасть. Пришлось просить у соседей клещи и топор, и взломать запор. Справка предоставлена. Расчёт оформлен. Но деньги надо было прийти и получить 13 июля.
Дядя Шура находился в с. Тытацком. Я у него была уже два раза. Что это были за счастливые дни! Он меня накормил очень хорошо. Я всё ела, ела, было тяжело, а всё хотелось есть. Какой был прекрасный суп и каша, хлеб, сахар и даже масло и селёдка. Когда я была у него первый раз, он меня еле узнал и ужаснулся, как я страшно выглядела. Врач полковой определил, что мне не меньше 35—37 лет, вместо настоящих 26. Это так я выглядела. Когда я сказала ему, что я отдала свои последние 200 г хлеба за набойки к туфлям, он назвал меня глупой и сказал, чтобы я привезла, красноармейцы починят остальные.
Это было приятно слышать, так как, во-первых, будут отремонтированы туфли, а самое главное – есть причина ещё раз приехать и… поесть.
Я забыла дату, когда я к нему ездила первый раз. Но какой это был день!!!
Дядя Шура получил посылку из Средней Азии (посылки приходили часто для Красной Армии). И он почти всю мне отдал для Ритуськи. Был тут и компот, и отливные пряники. Настоящие пряники! Конфетки, банка фруктовых консервов. Потом дядя Шура дал хлеба. Только подумать, что это всё – голодным. Какой был это Христов день,
