Тайные тропы Магуры - Владимир Карпович Чухрий

Напротив Любомира сидел лесник Гурьян.

— Любомир, а американцев встречал? — спросил он.

— Встречал и американцев. Веселые парни. Заносчивые, правда. Говорят — не мы, не дойти бы вам до Берлина. Понимаете, это они — нам!

— А может, и так? — прищурился лесник.

— Когда мы бешеному волку хребтину ломали, они за океаном отсиживались, а когда переломили — они тут как тут.

— Хитрый народ, — согласился Гурьян, — техничный. Они на выдумку — ого!

— Про технику правду, лесник, говоришь. Машин у них много, — согласился Любомир, — только сейчас и у нас этого дела… Это в начале войны солдат ногами дорогу мерял, а под конец — на такой технике гит^ леровцев догоняли — они не. знали, куда упрятаться.

— Я и говорю — Советская власть крепка, — поспешил вставить Гурьян. — Я говорю — они помогали.

— Помогали, — согласился Любомир, — что им оставалось делать.

Лескив поскреб голову и вставил:

— Выпить бы еще.

— Почему же, можно и выпить, — согласился Любомир и стал выбираться из-за стола.

— Куда ты, Любомир? Посиди, — многозначительно подмигнув, забеспокоился лесник. — Я Ужепослал.

В комнату вошда Надежда Васильевна.

— Мамо, ты сходила бы до крамаря, принесла еще чего-нибудь.

— Сиди, сиди, сынок, — ласково ответила мать. — Я сама знаю, что гости хотят выпить… — И, развернув плахту[13], поставила на стол четверть, наполовину наполненную самогонкой.

— О-о, моя сердечная, где же ты так забарилась? Мутновата ты, но что ж поделаешь, видно, и тот, кто тебя гнал, тоже не совсем прозрачный, — оживленно заговорил Лескив. — Давай, давай, попробуем тебя за просветление души хозяина твоего.

Мужики заулыбались, а Мигляй захихикал:

— Ну и дед! Скажет, так скажет. — Но, уловив недовольный взгляд Гурьяна, осекся.

— Ишь, как тебя подмывает, а сам думаешь, как бы тебе побольше налили, — с колючей улыбкой на лице процедил Гурьян.

— Грешен, хлопцы, что грешен — то грешен! Люблю ее, чтоб ей, сердечной, ни кола, ни двора. Пил, пыо и буду пить ее, недостойную, — оправдался Мигляй. — Наливай! Она пользительна.

Гости заулыбались. Любомир тем временем наполнял стаканчики и раздавал их гостям, которые слегка приподнимались и благодарно кланялись. Выпив, стали молча закусывать.

Любомир глядел на них, думая о том, что же теперь бередит эти суровые, много перенесшие на своем веку мужицкие души. Вот осторожно, будто стыдясь своих узловатых пальцев, протянул руку Морозенко. Широкая, с потрескавшейся ладонью рука его неловко держала деревянную ложку и с неторопливой торжественностью зачерпывала капусту. С такими же почерневшими от тяжкого труда руками когда-то сидел. во главе стола покойный отец. Никогда не забыть, как он, стыдясь бедности, избегал взглядов сыновей.

А вот другая, чаще всех совершавшая путь от миски ко рту владельца, — торопливая рука Мигляя, любителя поесть и попить за чужой счет, вечного прихлебателя у власть имущих.

Рука лесника Гурьяна неподвижно замерла возле ложки. Лесника не интересовала пища, черпавшаяся из одной миски.

Любомир спросил:

— Ну, что же вы мне о радинских делах не скажете ничего?

— А что мы можем сказать, — ответил Мигляй, — такая же жизнь, как и раньше была. И власть такая же, как ты в последний раз из села ушел. Все по-старому. Правда, хлопцы?

Послышались возгласы:

— Поживешь, сам увидишь.

— У нас все слава богу!

— Нечего нам рассказывать.

Любомир не выдержал:

— И про бандитов вам нечего рассказывать?

Мужики с еще большей сосредоточенностью взялись за закуску.

— Вроде есть какие-то… Кто бандитами их зовет, кто еще как, — раздумчиво пояснил Гурьян.

— Бандиты имя им! — твердо отчеканил Любомир. — Я сам убедился. Тот, кто грабит людей на большой дороге… Пусть Лескив расскажет, как они нас.

— Тебя ограбили? — удивился Мигляй.

Лескив отправил в рот порцию капусты побольше, надеясь увильнуть от расспросов.

— Почему вы молчите, что и мой брат в банде? Почему? — настойчиво требовал Любомир.

— Куда закинул! — пригнувшись над столом, укоризненно запротестовал Мигляй, — нам этот разговор невосприемлив. Политика нас интересует постольку поскольку.

— Какая тут, газды, политика! Вас что, не беспокоит ваше будущее и будущее ваших детей? Жизнь это, а не политика. Сколько из нашего села в банде?

— Человека три-четыре, — пожав плечами, ответил Ильченко.

— Нашим головам и так много забот, чтобы забивать их всякой всячиной. Чем больше знать, тем тревожней спать, — вставил свое слово лесник, — видишь ли, Любомир, нам не с руки беседовать с тобой на эту тему. Ты приехал и уехал, а нам жить тут, понимаешь?

— Неправда! Я домой приехал и уезжать никуда не собираюсь!

— Ну вот и хорошо, — подхватил Мигляй, — поживешь в селе и сам их посчитаешь.

— Я-то посчитаю. А вы? Да вы что — боитесь их, что ли? Дядька Морозенко?

Морозенко, не поднимая головы, водил пальцем по столу. Как у провинившегося школьника, уши у него покраснели, на висках вздулись вены. «Ответил бы я тебе, — подумал он, — будь мы тут одни».

Он не меньше других испытал на собственной шкуре повадки бандитов. Осенью прошлого года семья Морозенко лишилась последней коровы, получив взамен расписку: «Вельмышановный добродий Морозенко Василь добровильно збув корову на до, помогу стрильцям повстанческой армии».

А когда, не пересилив себя, он скомкал этот клочок бумаги и швырнул на земляной пол, «стрильцы» для подкрепления его «добровильного» поступка всыпали пятнадцать ударов шомполом по его спине. Морозенко знал, что такая же участь постигла многих сельчан, а говорить об этом они боятся. Поэтому и ответил он в конце концов так:

— Чего ты пристал? Я такими делами не интересуюсь. Приехал — и живи на здоровье, нечего в чужие души лезть. Я к тебе в гости пришел, а ты лезешь со своими расспросами.

«Видно, и тебя пуганули бандиты», — подумал Любомир и примирительно произнес:

— Василь Степанович, я не допрашиваю вас, я спросил только. Не хотите отвечать — не надо.

Морозенко пропустил это мимо ушей и решительно заявил:

— Я пошел, — и, оправдываясь, прибавил: — Дома дела есть. Спасибо за угощение. — В полотняных, штопаных-перештопанных штанах он неуклюже прошлепал своими большими босыми ногами по натрушенной по полу траве и, пригнувшись, просунулся в дверь. Любомир хотел было остановить его, но понял, что это бесполезно.

— Ты, Любомир, оглядись сперва, а потом уж и это… с вопросами лезь, — посоветовал Мигляй.

— Мне нечего присматриваться. Тебя я уже насквозь вижу, — оборвал его Любомир. В выпуклых глазках Мигляя блеснул злой огонек:

— Не горячись, Любомир. Можешь ошибиться.

— Не слушай его, Любомир. — Гурьян взглядом осадил секретаря, — но говорил ты правильно — боимся мы. А куда нам податься? С одной стороны бандиты, с другой — власть, лучше уж посредине