Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта - Алексеева Татьяна Сергеевна

Гончарова не помнила, как добралась до своей комнаты. Позже она удивлялась, что ей никто так и не встретился на лестнице и в коридоре, но тогда мысли девушки были заняты совсем другими вещами. Раз за разом Таша повторяла подслушанные фразы и спрашивала себя: точно ли она все правильно поняла? Вдруг прислуга все-таки говорила о ком-то другом, вдруг это не Александр Пушкин, а еще какой-то не приглянувшийся ее родителям человек хотел попасть к ним в гости? Но чей еще визит мать стала бы держать в тайне от нее, Таши? Других неподобающих знакомых, с которыми она хотела бы увидеться, у девушки не было!

Она встала у окна и принялась вглядываться своими близорукими глазами в редкие одинокие фигуры идущих мимо ее дома прохожих. День выдался пасмурный, и людей на улице было немного. Таша не могла разглядеть их лица, она различала только полурасплывчатые черные силуэты, и в каждой мужской фигуре ей теперь виделся Пушкин. «Это глупо, — убеждала она себя. — Даже если он станет здесь гулять, то почему обязательно в то время, когда я смотрю в окно? Это было бы слишком невероятное совпадение!» Но логические доводы рассудка, которые всегда помогали ей успокоиться, больше не действовали. Она смотрела в окно и думала «Это он!» почти о каждом замеченном внизу мужчине. А когда из-за угла дома напротив вышел невысокий человек, слегка опирающийся на трость, Таша и вовсе вздрогнула от неожиданности и подалась вперед, чуть ли не прижимаясь к стеклу лицом. Этот человек был очень похож на Александра Сергеевича, и, хотя рассмотреть его как следует девушка не могла, она ни минуты не сомневалась, что видит именно его. Он медленно прошел вдоль ее дома и, уже скрываясь из виду, оглянулся. Гончарова подняла было руку, собираясь махнуть прохожему, чтобы привлечь его внимание, но быстро сообразила, что он все равно не увидит ее в темном окне. К тому же она все-таки могла ошибиться, и по улице мог гулять совершенно посторонний, незнакомый ей человек. Оставалось только наблюдать, как он медленно уходит все дальше от ее дома и в конце концов исчезает вдали.

После этого Таша еще некоторое время стояла у окна, надеясь, что привлекший ее взгляд прохожий все-таки был Пушкин и что скоро он пройдет по этой же улице в другую сторону. Но он больше не появился. На стекло начали падать редкие капли дождя, а потом он и вовсе полил в полную силу. Улица обезлюдела, и девушка поняла, что больше не увидит на ней ни Александра, ни кого-либо другого. Тогда она задернула шторы и несколько раз прошлась по комнате. Ей хотелось плакать от собственного бессилия: неужели она совсем ничего не может сделать, неужели ей нельзя даже дать понять матери, что она знает о приезде Пушкина? И неужели ее знакомство с поэтом так и закончится, едва начавшись?!

У Таши мелькнула мысль обратиться за советом к кому-нибудь из сестер или братьев, но она сразу отогнала ее и горько усмехнулась. От этого точно не будет никакой пользы! Екатерина испугается самого разговора о человеке, «которого не принимают дома», и сразу же попросит Ташу замолчать, а Александрина с Иваном, может, и посочувствуют ей, но скажут, что матери виднее, какие знакомства поддерживать и кого рассматривать в качестве женихов для своих дочерей. Дмитрий, может быть, и согласился бы ей помочь, и даже попробовал бы поговорить с мамой, но он был слишком далеко… Да и неизвестно, смог бы он чего-нибудь добиться. Скорее всего, и ему бы не удалось переубедить Наталью Ивановну. Сергей же и вовсе еще почти ребенок… Нет, нужно найти какой-то другой выход.

О том, чтобы самой подойти к матери и попросить ее не прогонять Пушкина, младшая Гончарова боялась даже думать. Она не знала, что именно ее пугает, не могла точно объяснить, что после этого произойдет, но почему-то была уверена: это будет что-то по-настоящему ужасное, непоправимое. Настолько ужасное, что даже разлука с Александром по сравнению с этим была для Таши меньшим злом.

«Ну и что же мне делать?» — прошептала девушка, остановившись перед трюмо, на котором кроме флаконов с нюхательными солями и коробочек с пудрой лежала еще и одна из ее любимых кукол, одетая в темно-вишневое бархатное платье. Подарок дедушки, которому она когда-то так радовалась… Таша взяла куклу в руки и посмотрела на свое отражение в зеркале. С игрушкой в обнимку она выглядела совсем ребенком, а никак не взрослой барышней, и это расстроило ее еще сильнее. «А может быть, мама права? — неожиданно пришло ей в голову. — Если я не решаюсь поговорить с ней и заступиться за Пушкина, если меня больше пугает ее гнев, а не невозможность с ним видеться, значит, не так уж сильно я к нему привязана? Значит, я пока еще — ребенок, а не взрослая женщина, и мне еще рано думать о замужестве?»

Она отнесла куклу на кровать, посадила рядом с остальными игрушками, как обычно разложенными в строгом порядке, и присела возле кровати на ковер. Да, все-таки она еще не полностью повзрослела, ведь ей до сих пор нравится любоваться подарками деда! А значит — все справедливо. Ей не полагается самостоятельно выбирать себе женихов, за нее это должна делать мать. Вот только если Наталья-старшая и дальше будет решать все сама, когда же Таша вообще сможет стать взрослой?

Никогда этого не произойдет, внезапно поняла девушка. Мать прогонит Пушкина, и он перестанет добиваться визита к ним, потом она так же будет прогонять других неподходящих, с ее точки зрения, женихов, а Таше придется покорно соглашаться с ее решением и сидеть целыми днями дома, в одиночестве, лишь изредка выезжая в гости. Может быть, когда-нибудь Наталье Ивановне и понравится кто-нибудь из кавалеров младшей дочери, и она даже позволит ей выйти замуж. Может быть, Таше совсем повезет, и ей этот человек понравится тоже. Но ведь и в этом случае она останется несвободной. Мать и после замужества будет все решать за нее и никогда не допустит, чтобы дочь стала сама себе хозяйкой. И будет так всегда, пока они обе не состарятся и не умрут.

Дождь застучал в окно еще сильнее, словно заплакал вместе с девушкой. Это был единственный доносившийся до нее звук. За дверью ее комнаты стояла тишина, не было слышно ни голосов, ни шагов. Все члены семьи как будто затаились в своих комнатах, а прислуга — в людской, оставив младшую Гончарову одну в целом мире. Так было всегда, так будет и дальше, всю жизнь она была одна, несмотря на то что жила в большой семье. Хотя… так ли это на самом деле? Взгляд Таши снова упал на улыбающихся кукол, а потом метнулся на трюмо с тускло поблескивающими флаконами. У нее ведь был близкий человек, который любил ее и дарил ей все эти подарки! У нее был дед, которому она всегда могла рассказать о своих детских бедах и страхах, с которым всегда делилась радостными событиями, который никогда не отказывал ей ни в красивых вещах, ни в ласке. Почему она не подумала о нем, почему вообще так давно не вспоминала его? Конечно, он был сейчас далеко, но ведь она могла написать ему письмо!

«Дедушка»… — ласково прошептала Таша. Если он узнает, что у нее появился поклонник, к которому она испытывает теплые чувства, он будет на ее стороне. А вдруг он уже знает обо всем, вдруг родители написали ему в Полотняный завод о предложении Пушкина и о том, почему они не желают его принимать? Он вполне мог поверить им и посчитать, что отказать Александру будет самым правильным. Ведь он не знает, что об этом думает сама Таша! Что ж, даже если это так, она попытается объяснить ему все сейчас. Может, еще не слишком поздно и дед переменит свое мнение?

Вскочив на ноги, Гончарова метнулась к столу. Если кто-нибудь в целом мире и мог помочь ей, то только он, только Афанасий Николаевич Гончаров. Если же и он окажется неспособным что-то сделать, тогда, видимо, придется набираться храбрости и идти к матери самой…

Эта мысль по-прежнему казалась Таше невероятно страшной, поэтому она спешила поскорее закончить письмо деду и старалась писать как можно убедительнее, что Александр Сергеевич Пушкин — самая подходящая партия из возможных. «Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые Вам о нем внушают, — торопливо выводила ее рука чуть неровные строчки на листе бумаги, — и умоляю Вас по любви Вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета!»