Фау-2 - Роберт Харрис
Ракета, стоящая в одиночестве на пусковом столе, с трудом различалась в темноте. Коричнево-зелёные полосы камуфляжа размывали её чёткие очертания среди елей. Граф осветил её фонариком — от рулевых стабилизаторов вверх к отсеку управления, затем вдоль пуповинного кабеля к электроопоре и снова вниз. В стремлении запустить дюжину ракет за один день техники, как он был уверен, торопились с проверками. Пуск задержался из-за очередной поломки трансформатора. Деталь заменили. Но нельзя было с уверенностью сказать, что авионика функционирует нормально. Всё же, что он мог сделать? Он повернулся к вагону управления запуском и поднял руку. В 21:05, в десятый раз за это воскресенье, тревожный клаксон взвыл по лесу, подобно охотничьему рогу.
Он направил луч фонаря под ноги и пробрался через подлесок к щелевым окопам, где укрывался расчёт запуска. Бойцы подвинулись, уступая ему место. Он спрыгнул вниз и снова направил свет в сторону Фау-2, проверяя её ещё раз, хотя знал, что это бессмысленно. Над лесной подстилкой поднимался лёгкий туман, неся аромат сырой земли и гниющей листвы. Из него возникла человеческая фигура — словно пробиралась сквозь воду. Весёлый голос сказал: «Освободите место, доктор!», и лейтенант Зайдель, командир второго батальона, тяжело соскользнул в окоп рядом с ним.
— Вы звучите довольным.
— Штурмшарфюрер Бивак доволен. Значит, и полковник доволен. Значит, и я доволен. А значит, и вам пора быть довольным.
— Я никогда не бываю доволен перед запуском.
— И после тоже, насколько я могу судить.
Из громкоговорителя начался отсчёт. Граф напрягся.
Сначала — ослепительный свет, озаривший лес. Затем — жаркий порыв ветра, обжёгший лицо. Ветви, листья и комья земли закружились в воздухе, шлёпаясь в окоп. Он пригнулся, закрыл голову руками и почувствовал, как по спине и плечам забарабанил дождь из мусора. Ни слышать, ни думать он больше не мог — только рокот ракеты. Земля дрожала. Рёв сменился более низким гулом. С пронзительным воем ракета сорвалась вверх. Люди тут же поднялись, чтобы наблюдать — Граф тоже. По инструкции это было запрещено — нельзя было подниматься из укрытия до сигнала отбоя, но никто не соблюдал правила. Он на мгновение оглядел окоп: в багровом свете выхлопа их поднятые лица казались смягчёнными каким-то детским изумлением. Затем свет внезапно погас, и лес стал темнее, чем прежде.
— Десять вышли, — спокойно сказал Зайдель. — Осталось двое.
— Он правда хочет запустить все двенадцать?
— Обещал Биваку. — Зайдель взглянул на часы. — Но до следующего ещё добежать надо — батальон Штока ещё не начал заправлять. Признаю, это подвиг. Ты ожидал столько ракет за день?
— Честно говоря? Я не ожидал ни одной.
Граф выбрался из окопа и отряхнул пальто от земли. Осторожно пробираясь сквозь кустарник, он вернулся к пусковой площадке. Смрад сгоревшего топлива вызывал тошноту. В зарослях кое-где тлела трава. Маленькие язычки огня, ползущие по плющу, он гасил каблуком. Его охватила волна отвращения к самому себе. Он пересёк поляну, вышел на другую сторону и направился по тропе в лес. Как только оказался на достаточном расстоянии, остановился, закурил и посмотрел на дрожащие руки. Лишь после нескольких глубоких затяжек никотин немного утихомирил нервы. Он огляделся. Вечер был холодным и тихим, воздух пронизывал аромат сосны, а луны хватало лишь на то, чтобы вырезать силуэты верхушек деревьев на фоне неба. Позади взвод уже начал разбирать стартовую площадку.
Он прислушался к тишине. Откуда-то неподалёку донёсся лёгкий шелест, неясный шум. Поддавшись порыву, он пошёл в ту сторону, осторожно ступая по тропинке. Шорох усиливался, лес редел, и вскоре он взбирался по песчаным дюнам, ботинки вязли в рыхлой земле. Он продолжал подниматься к вершине.
Доступ к пляжу преграждала проволочная заграждение, густо обмотанное колючкой. На ней болтался щит с черепом и костями: Achtung! Minen! Отлив обнажил широкую, ровную полосу песка. В лунном свете поблёскивали мелкие лужи. Ряды наклонённых металлических кольев, предназначенных для сдерживания вражеских десантных судов, отбрасывали острые тени. Вдали, в море, волны образовывали мягкие светящиеся линии.
Он сел на одну из травянистых дюн и закурил ещё одну сигарету. Прошлое, столь долго и успешно удерживаемое на расстоянии, хлынуло на берег навстречу ему.
Последние десять лет своей жизни я провёл у моря, подумал он, всегда с запахом сосны в ноздрях и привкусом соли во рту, слушая крики чаек и вглядываясь в это бескрайнее небо.
Они выехали в колонне грузовиков и легковых машин из Куммерсдорфа чуть до рассвета. Это было в первый раз: декабрь 1934 года. Так что да — прошло почти ровно десять лет. Граф вспомнил, как сидел в кабине головного грузовика, зажатый между водителем и фон Брауном. В ящиках за их спинами лежали две маленькие ракеты длиной всего 160 сантиметров, официально называвшиеся «Агрегат-2», но прозванные в команде Макс и Мориц — в честь двух озорных мальчишек из книжек, которые все они читали в детстве. Эти ракеты были слишком мощны для первых испытаний где-нибудь рядом с населёнными пунктами, и их пришлось везти к морю. Сплошное приключение! Даже зимой вся экспедиция воспринималась как некое подобие отпуска.
К тому моменту Граф проработал в Куммерсдорфе шесть месяцев и считал себя везунчиком — остался жив. В июле Курт Вамке, молодой физик, защитивший диссертацию по истечению газов через цилиндрические сопла, решил проверить свою теорию: что можно обойтись без смешивания спирта с жидким кислородом и вместо этого заправить ракету просто 90-процентным раствором перекиси водорода. В день испытания Вамке позвонил в офицерскую столовую и предупредил: если случится взрыв, пусть вышлют помощь. Потом он и Граф закурили в компании двух техников. Бледно-голубая перекись была в резервуаре над двигателем, соединённым с ним одной трубкой. Когда они затушили сигареты, открыли подачу топлива, и Вамке поднёс к соплу горящую банку с керосином. О чём они думали? Пламя мгновенно пошло вверх по трубке и взорвало резервуар. Только Граф успел среагировать — швырнул себя за бетонную стену. Обугленные тела троих остальных ещё неделями стояли у него перед глазами, а запах жареной плоти словно забил ноздри. Фон Браун же отнёсся к останкам с хладнокровием. Его больше волновало то, что разрушен испытательный стенд. Он всегда умел спокойно воспринимать чужие трагедии — видимо, это и отличало настоящего лидера, размышлял Граф.
Но бедный Вамке уже остался в прошлом, мёртвый и похороненный — точнее, то, что от него осталось. Его имя больше не упоминалось, особенно во время долгого пути из Берлина в Эмден с Максом и
