Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
Взывал к провидению:
Оставь свой дом.
Его заколдовали злые духи.
Не ходи по прямой —
Там капкан.
Бегом, бегом
Семь дней по кругу…
Священный берег
Размоет река.
Священную заводь
Завалит песком.
Но они не исчезнут —
Мы их унесём с собой.
Ветер тучи нагонит.
Бог Ен на берёзе.
Попросим: убери тучи!
Открой хорошую жизнь…
– Элтэ фелхо![72] – на едином выдохе вырвалось у людей.
Мужчины, сидя на корточках, раскачивались.
Вторили шаману.
Женщины выли.
…Уходить решили в полнолуние.
24
Дней пять оставалось до назначенного срока.
Собирались без паники, пока до урядника Ворькова не дошли слухи, будто шаман Балаш по ночам прячется в жилищах угорцев и по-прежнему «мутит воду». Начались засады и обыски. Переворошили весь Сулгар. Наладились и на отшиб к Кошуту.
Среди ночи прискакали сперва к Синцовой обители. Оттуда надо ещё круга давать. Будили Никифора, кричали, требовали показать путь к Кошуту.
Их голоса за рекой встревожили Кошута в землянке, подняли с жёсткого ложа.
Оставалось им с Туттой только разгрести вход под лежанкой.
По всей длине лаз давно был прочищен. На другом конце, на выходе в склоне оврага загодя уложены: пад – кожаный мешок для обуви, емпара – корзина с одеждой. И вяленое мясо в кыре, корневике (плетёнка-консерватор).
В другой половине проснулись сын Габор с женой Марьей.
В семье угорца давно уже было решено, что Габор скажется русским. Он и сам был не прочь. Габор любил Марью. Накуковала ему дочка Синца про удобства и выгоды славянской жизни. Да и пример удачливого дедушки Ивана склонял к истине…
25
Когда слышится сиротский плач или бунтарский клич, когда начинается движение народа, – бытие переходит в эпос. Звучат его первые слова, – обычно это женские причитания:
День за днём пойдём
Через поле, через брод…
Шаг за шагом —
Будто курица зерно клюёт…
Ветер и дождь в лицо,
И наш бог потерял нас!
Теперь нам быть на чужбине…
Прилетели на час,
Оставляем свои крылья на век,
Оставляем не тем…
(Нем аз!)
Повторяли каждую строчку.
Ревели.
Марья уговаривала старого Кошута засесть в лесу, переждать напасть.
Золотая невестка. С такой бы и Тутта безобидно прожила до смерти. И деда Кошута молодые бы не унизили.
Но что-то имелось в душах родителей дороже семейного устройства.
Кошут твердил: «Ода зырян. Ода суоми».[73]
Не мог человек терпеть ороз (русских). Что тут могла поделать Тутта?
Конский топот в ночи слышался всё отчётливее. Коротко обнялись напоследок и полезли на четвереньках в рукотворную пещеру.
Топором Кошут подрубил колья за собой и часть плетёного свода рухнула.
Немного песка вывалилось в помещение.
Снаружи у стены избушки провис дёрн. Больше никаких следов от беглецов не осталось.
Когда стрельцы с факелом в руке ввалились в жилище, нашли там только молодых.
Марья стрекотала по-русски. И Габор бубнил вовсе не по-басурмански. А о существовании пращуров гонцы знать не хотели.
Им Балаша подавай.
Ускакали обратно в Сулгар[74].
26
В глухом овраге среди ночи зашевелилась и вспучилась земля. Если бы наткнулся на такое случайный путник, то мог и поседеть. Во всяком случае долго бы он бежал от этого ужаса куда глаза глядят.
Хотя вовсе и не какая-то нечистая сила выбралась из-под земли на лунный свет, а Тутта с Кошутом.
Тутта взяла на локоть емпару.
Кошут пад и кыр на плечо.
И пошли они – сперва на Туйгу.
Дождались там других охотников к перемене мест. Цепочкой человек двадцать во главе с Балашем ринулись на Север.
Через неделю доброхоты перевезли их через Выну (Дывын, Северную Двину).
Реку Пинегу в летнее маловодье перешли они вброд.
И спустя месяц, сразу за Шочей-рекой вторглись суландские угорцы уже и в зырянские земли.
Указали им тамошние старшины место для насельничества.
До зимы наверняка устроили землянки. Занялись привычным делом – охотой.
Кто-то там и свою смерть нашёл.
Кто-то перемешался с зырянами (комен).
Вряд ли вынесло их к суоми, или хватило сил дойти до эстов.
А чтобы влиться в вольные единокровные венгерские племена, им надо было двигаться сначала на юг, а потом, по степям, крупными воинственными ватагами – на запад.
Да и сниматься с насиженных мест нужно было веков на пять раньше.
Написав эти две первые части романа, я как бы головой упёрся в потолок и стал шарить в потёмках по стенам вокруг. Ну, отправил угорцев в дали неведомые. Ну, укоренил славян на их исконной земле. Что дальше делать с начинателями столь ничтожного, по меркам государственных историков, дела, как основание русской деревни, с этим славянским мужиком XV века, приплывшим на плоту с молодой женой в земли чуди? Как быть с его потомками? Кому кроме меня интересна история Мужика?…
В состоянии душевного прокисания как-то высказал свои сомнения давнему моему приятелю – философу по профессии и призванию. В его холостяцкой кухонке на видном месте стоял широченный ящик с карточками. В них – вся мировая философия в сжатом виде. Одной рукой философ похлёбку мешал, другой – самодельные «файлы» перебирал. Вытащил одну картонку (так когда-то учёные птицы на ярмарках доставали счастливую записку) и сказал: «Вот на что тебе надо опереться».
Из этой карточки, к моему стыду, впервые я узнал об истории «снизу», историке Фернане Броделе, школе анналов и структуре повседневности в историческом исследовании, о «храме человека»… Так появился у меня старший товарищ по несчастью и наставник – Фернан Бродель. Если коротко, то в созданной им Школе анналов придерживаются такого убеждения, что поражение Французской революции, например, определил вовсе не насморк Наполеона при битве у Ватерлоо, а неудачная продажа вола в этот день, 18 июля 1815 года, крестьянином Луи Бурже в провинции Турень. Что великие события и властительные персоналии несравненно менее важны, чем природа, социум, экономика, в которых задействован неприметный для этой оглушительной истории Человек. Важнее всего – история этого самого Человека. Какого такого человека?
Да любого.
И вас, и меня, и всякого прочего прохожего.
«Мы все глядим в Наполеоны»…
«Без меня народ не полон»…
Другими словами, мысль о том, что каждый из нас есть в этом мире самое главное – не такая уж плохая мысль.
