Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева

Пробившись в первые ряды за оцеплением, Карл смотрел, как директор тюрьмы и еще один чиновник помогали Занду выбраться из коляски. Теперь бедняге предстоял подъем по довольно крутой деревянной лестнице. Поддерживаемый с обеих сторон, он преодолевал ступень за ступенью, скрючившись от боли и подволакивая левую ногу. Наверху Занд выпрямился и огляделся. Вероятно, с высоты эшафота он мог охватить взглядом луг, дорогу, Мангейм… На осужденном был черный приталенный сюртук и светлые панталоны, заправленные в короткие сапоги; повязанный бантом галстук не закрывал шеи, торчавшей из отложного воротника белой сорочки. Тучи слегка раздвинулись, пропустив солнечный луч, который упал на эшафот. Занд поднял голову к небу, улыбнулся и сел на приготовленный для него стул.

С того места, где стоял Вильгельм Де Ветте, было видно эшафот, но и только. Занд снова встал, опираясь на директора тюрьмы, чтобы заново выслушать вынесенный ему приговор, который зачитывал секретарь суда; до задних рядов толпы не долетало ни единого слова, но все и так знали, что Занд приговорен к смертной казни через обезглавливание за убийство Августа фон Коцебу – известного литератора и советника российского императора Александра, вернее, царского клеврета, клеветавшего на все, что дорого немцу-патриоту. Де Ветте напрягал зрение, пытаясь разглядеть своего пасынка – он должен быть в первых рядах. В глазах рябило от мужских беретов и женских шляпок. Студентов можно было узнать по длинным волосам, старо-немецкому костюму, как у Занда, а берлинцев – еще и по сильным, широким плечам гимнастов. Сколько их здесь! Когда Де Ветте с Карлом приехали вчера в Мангейм, все постоялые дворы были уже заняты, пришлось снять комнату в ближайшем к городу поселке. Как бы в самом деле не вышло беспорядков…

Занд поднял правую руку, желая что-то сказать, но ему не позволили. Он снова сел, достал платок, утер им лицо, потом скомкал в тугой комок и швырнул поверх голов солдат в толпу. Несколько рук протянулись навстречу, платок поймали, расправили и тотчас разорвали на несколько клочков… Там ли Карл? Тревога за него царапала нутро Де Ветте.

К осужденному приблизился палач. Они о чем-то поговорили, потом палач состриг ножницами несколько прядей на затылке Занда, стянув остальные волосы в пучок на макушке. Юноша сложил вместе руки, их обмотали веревкой и положили ему на колени, чтобы он мог держать голову прямо. Палач завязал ему глаза. Его так и будут казнить – на стуле? Наверное, у него просто не получилось бы лечь на плаху. Убив Коцебу, Занд распорол себе грудь кинжалом; когда его подобрали, он был при смерти и едва мог пошевелиться, однако в больнице его выходили – чтобы предать смерти по приговору властей.

Чиновники отошли к краю эшафота и сняли шляпы. Палач с длинным мечом в руках встал сбоку, примерился и махнул своим оружием; из сотен уст разом вырвалось «ах!». Голова Занда резко упала на грудь, выпустив фонтанчик алой крови, но не скатилась на помост, а осталась висеть на лоскуте кожи. Палач рубанул по нему и отсек заодно левую руку… Де Ветте почувствовал дурноту.

Стискивавшая его с боков толпа вдруг резко дернулась вперед. Черный гроб с телом казненного спустили вниз и грузили в карету; в это время зрители прорвали оцепление, устремившись к эшафоту. Мужчины и женщины вытирали своими платками кровь мученика, капавшую с помоста; самые дерзкие вскарабкались по ступеням, разломали стул и разделили между собой, другие отрезáли перочинными ножиками щепки от окровавленных досок. Де Ветте вертел головой, высматривая Карла. Вон, вон он! Встав под эшафотом, несколько студентов пели хором:

Посев созрел, не медли, славный жнец!

В мече твое последнее спасенье!

Вонзи же в сердце верное копье,

Придай свободе вольное теченье!

Омоет кровь твоя отечество твое!

Послышались громкие отрывистые команды военных; всадники поворачивали коней, пехота выполнила какое-то движение – сотни ног топнули одновременно, так что вздрогнула земля. Нужно уходить отсюда немедленно! Даже если потом и удастся доказать, что стихи Кёрнера не под запретом, власти найдут множество других причин для ареста, а они с Карлом и так под наблюдением. Де Ветте решительно схватил сына за руку и потащил за собой, не обращая внимания на его протесты.

Всю дорогу до Дармштадта они молчали, сидя рядом в наемной бричке, но глядя в разные стороны. Утреннее зрелище не располагало к разговорам, к тому же за последний год они не раз вели долгие споры, оставаясь каждый при своем мнении. Сегодня двадцатое мая 1820 года, со дня убийства Коцебу прошло четырнадцать месяцев. За это время погиб Карл Лёнинг – молодой аптекарь из Нассау, пытавшийся убить советника фон Иделя (который путал казну с собственным карманом) и покончивший с собой в тюрьме, – а множество людей по всей Германии были арестованы, ошельмованы, высланы… И какие люди! Умные, талантливые, образованные, настоящие патриоты! Фридриха Людвига Яна, участника боев с Наполеоном и учителя гимнастики, который помогал немецкому духу обрести здоровое тело, посадили в Шпандау, гимнастическую площадку в Берлине закрыли: в основанных Яном гимнастических союзах усмотрели клубы вольнодумцев. Эрнста Арндта, чей «Дух времени» и патриотические песни несколько лет вдохновляли немцев на борьбу с захватчиками, арестовали, отправили под суд (который, кстати, признал его невиновным) и запретили преподавать, как раньше, в университете Бонна: прусским властям не нравились его критические замечания и требования реформ. Йозеф Гёррес, бывший редактор «Рейнского Меркурия», которому сам Гёте, будучи в Кобленце, счел нужным засвидетельствовать свое почтение, был вынужден бежать в Страсбург, когда узнал, что ему грозит арест: в Пруссии запретили его брошюру «Германия и революция», в которой Гёррес, осуждая убийство Коцебу, призывал тем не менее оставить народу право свободно выражать свое мнение. Да и самого Вильгельма Де Ветте уволили из Берлинского университета – за то, что он написал письмо соболезнования к матери Карла Людвига Занда. В своем письме он сожалел о том, что Занд неверно истолковал свой долг патриота и христианина. Правление университета обратилось к властям с петицией в защиту своего профессора богословия, но у Де Ветте все равно отняли кафедру и приказали ему покинуть Пруссию; он уехал в Веймар. Ну ладно еще его поколение: они все уже люди с опытом и, скажем без ложной скромности, с солидной репутацией, они найдут себе применение, а как же юношество, начинающее свой жизненный путь? Де Ветте