Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева
На почтовой станции под Дармштадтом Де Ветте сказали, что лошадей придется ждать не меньше двух часов. Вильгельм и Карл расположились на постоялом дворе, заказав себе обед. Когда они уже сидели за столом, к ним подошел жандармский унтер-офицер, из-за спины которого выглядывал почтмейстер, и попросил предъявить паспорт. Бросив предупреждающий взгляд на Карла («Молчи! Молчи!»), Де Ветте достал бумажник. Жандарм внимательно разглядывал обоих. Коротко остриженные волосы, бритое простодушное лицо и белый галстук, обхватывавший худую шею Де Ветте, не вызывали подозрений, зато русые кудри Карла, спадавшие на плечи, усы и борода а-ля Генрих IV казались вызовом общественному спокойствию. Но документы были в порядке, путников оставили в покое.
– Я тоже за единую Германию, но в настоящее время рад, что в каждом княжестве свои порядки и насолившие прусскому королю могут искать защиты у герцога Саксен-Веймарского, – попытался пошутить Де Ветте после ухода жандарма.
Карл невесело усмехнулся:
– Надолго ли? Карл Август тоже подписал Карлсбадские соглашения.
Гнусный, трусливый союз! Все то, что возмущало немцев в писаниях Стурдзы и Коцебу, теперь, с подачи князя фон Меттерниха, обрело силу закона и воплощалось на практике. Австрия и Пруссия, Бавария и Ганновер, Саксония и Вюртемберг, находившиеся в разных лагерях во время Наполеоновских войн, объединились между собой и принудили примкнуть к ним другие княжества, чтобы вместе душить свободное слово ради сохранения своей «политической и моральной неуязвимости». Занд пытался устрашить гонителей свободы неминуемостью возмездия – власти поступают точно так же с ревнителями вольности. Царь как будто ни при чем – он даже не был в Карлсбаде, когда принимали закон о цензуре, однако за напечатанную критику в адрес России или других «дружественных государств» издателю отныне грозит штраф, автору и распространителю – тюрьма. Многие лидеры студенческих союзов арестованы. Сплотившись между собой, враги Германии хотят разобщить и рассеять ее детей, ее спасителей! О Занд, неужели твой подвиг был напрасен?
Достав из своего бумажника клочок белого платка, Карл благоговейно прижал его к губам и бережно убрал обратно – а потом перехватил встревоженный взгляд отчима. Но Де Ветте ничего не сказал, потому что им принесли жареную говядину под зеленым соусом и тушеный картофель. Они молча принялись за еду, и, лишь когда тарелки и бокалы опустели, Вильгельм покашлял в кулак, собираясь говорить.
– Карл, ты уже взрослый и волен поступать, как тебе вздумается, – начал он. – Я верю в то, что ты никогда не пойдешь против своей совести, и в то, что у тебя чистая душа, но заклинаю тебя: не поддавайся химерам, не повтори ошибки Занда!
– Да, отец, – просто ответил Карл. Но, прежде чем тот облегченно вздохнул, добавил: – Занд изломал хворостину, которой нас секли, а надо было отрубить руку, которая ее держала!
Де Ветте всплеснул руками, досадуя на упорство пасынка и отчаявшись добиться понимания.
– Карл! – почти простонал он. – Как ты не понимаешь! Кинжал – оружие рабов, это средство получить нового хозяина, а не избавиться от оков! Разве в Турции, Швеции, России убийство государя привело к серьезным переменам для народов? Занд возомнил себя вершителем Высшей воли, позабыв о том, что гордыня – смертный грех, а он впал в этот грех, поставив себя вровень с Тем, кто один может даровать жизнь и отнимать ее. Господь уже послал вам знак, что Ему это неугодно: Занд не сумел лишить жизни себя. А чем кончилось покушение в Париже три месяца назад? Некий шорник, желавший извести Бурбонов под корень, пырнул шилом герцога Беррийского – последнего принца в роду, не имевшего наследника, и что же? Тогда же выяснилось, что герцогиня, которую он сделал вдовой, носит под сердцем дитя! Этот… Лувель совершил тяжкое преступление, не достигнув своей цели, как и Занд! Убив тирана, с деспотией не покончить, убив одного предателя, измены не искоренить! Злые, подлые, продажные люди будут всегда, их не истребить поодиночке – тем более ценой собственной жизни!
– Но что же вы предлагаете, отец? – нетерпеливо перебил его Карл. – Осуждать легко, а вот…
– Делать так, чтобы честных людей стало больше, чем подлых корыстолюбцев! Творить добро, внушать любовь, просвещать разум! Исполнять свой долг пастыря и проповедника! Идти по пути строителей соборов – создавать на века, воспитывать себе смену, передавая ей бесценные знания, не надеяться увидеть свой труд завершенным при жизни, но завещать его плоды потомкам!
Карл скривился.
– Кёльнский собор строят почти семь веков, и, может статься, что, когда его, наконец, закончат, он будет пустовать или его снесут вовсе!
– Да, так и будет, если толпы решат, будто им все позволено! – с горячностью подхватил Де Ветте. – Так было во Франции, когда народ оказался не готов к дарованной ему свободе! Вы думаете, что вас много и что весь народ рассуждает так же, как вы, но вы ошибаетесь. Вы – капля в море, но, с другой стороны, капля точит камень. Пойми, сын мой: можно долго и терпеливо пробивать в скале тоннель день за днем, год за годом, а можно взорвать скалу, чтобы побыстрее, но тогда камни обрушатся тебе на голову! Крайности притягивают крайности, тебе это скажет любой философ; самолюбивые последователи утопистов совершают злодейства, прикрываясь именами мучеников!
Почтмейстер сообщил, что лошади готовы.
Карл уже не раз давал себе слово не вступать в споры с отцом: он – человек старой эпохи, привыкший говорить, а не действовать, он предпочтет уступить, коли сила не на его стороне, но она и
