Фау-2 - Роберт Харрис

держались подальше, но он был слишком далеко. Позади него, с грохотом ломая кусты, гнались охранники. Собака лаяла. Один из них без толку свистел в свисток — действие столь же бесполезное, сколь раздражающее. Он уже собрался обернуться и прикрикнуть на него, как вдруг деревья будто наклонились в его сторону, и он врезался головой в нечто похожее на стену из земли. Рот и глаза наполнились песком. Почва ушла из-под ног. Он повис в воздухе. Руки беспомощно разметались. Спина ударилась о что-то твёрдое.

Когда он открыл глаза, лес вокруг полыхал. В дыму кружились горящие листья и обрывки бумаги. Он пополз на четвереньках, затем поднялся и, пошатываясь, двинулся сквозь обугленные деревья к дымящемуся кратеру. Почти у самого края его обогнала собака, гордо неся в зубах нечто, что, как он понял лишь позже, оказалось человеческой рукой.

8

На территории Данесфилд-Хауса, в спальне на дальнем конце арочного металлического барака типа ниссен, воскресенье переходило в понедельник под аккомпанемент не более громкого звука, чем негромкое посапывание спящих. Из четырёх женщин только Кэй не спала — лёжа на боку, она разглядывала светящиеся зелёные деления своего дорожного будильника с такой сосредоточенностью, что ей казалось, будто она действительно видит, как минутная стрелка сдвигается вперёд на бесконечно малую долю.

Рядом с тихо тикающим будильником, на стуле, служившем ей прикроватной тумбочкой, лежали бумаги, которые должны были стать её пропуском из этого места. Первая гласила, что офицер женского вспомогательного авиационного корпуса (WAAF) Э. В. Кэйтон-Уолш из Центрального интерпретационного отдела Королевских ВВС Медменхэм временно переведена в 33-е крыло 2-й тактической авиации. Перевод был запрошен командиром крыла К. Р. Ноузли, одобрен её непосредственным начальником, командиром крыла Л. П. Старром, и санкционирован авиационным коммодором М. С. Темплтоном, кавалером ордена «Крест за лётные заслуги». К этому рапорту скрепкой был прикреплён второй документ: грубо отпечатанный и размноженный приказ о передвижении, предписывавший ей явиться на базу ВВС Нортолт к 09:00 следующего дня. Строчки для имени, звания и номера службы были небрежно заполнены неразборчивым каракулями, сделанными синей ручкой.

Она гадала, сколько хлопот стоило Майку использовать своё положение, чтобы сделать ей это одолжение — похоже, немало, судя по тому, как Старр прошёл мимо неё, когда она ждала в холле Министерства авиации, и уехал, даже не предложив подвезти обратно в Данесфилд-Хаус. Командир крыла Ноузли, задумавшись, тоже её проигнорировал. Офицер с густыми бровями из Бомбардировочного командования подмигнул ей с понимающей ухмылкой. И только спустя полчаса лейтенант авиации, адъютант Майка, спустился по лестнице и вручил ей документы:

— Авиационный коммодор просил передать вам это.

Его манера была холодной, почти презрительной — словно лакей, которого послали расплатиться с уличной девкой.

Об этом, думала она, скоро все узнают. Старр уж постарается. Ей очень хотелось уйти до того, как проснутся остальные, но она не решалась завести будильник — вдруг разбудит их. Перевернувшись на спину, она дремала остаток ночи, временами различая крики водоплавающих птиц на Темзе или уханье сов в больших вязах. Когда в очередной — казалось, уже двадцатый — раз посмотрела на часы и увидела, что почти шесть, наконец решилась рискнуть. Осторожно выбралась из-под одеяла и зажгла спичку. Её шорох показался ей выстрелом. Она зажгла свечу.

На ней с вечера была надета половина формы, так что за пару минут она натянула юбку и куртку. Села на край матраса и всунула ноги в туфли. Скрипнула половица. Кто-то пошевелился. Из колеблющихся теней свечи донёсся шёпот:

— Что ты делаешь?

Разумеется, это была Ширли Лок.

Кэй прошептала:

— В туалет иду.

— А почему ты одета?

— Неважно. Засыпай.

Она закончила завязывать шнурки, встала и надела фуражку. Чемодан был уже собран. Она накинула тяжёлое пальто, закрыла дорожный будильник и сунула его в карман вместе с документами.

— Ты сбегаешь с кем-то?

— Не говори глупостей.

Она взяла свечу, подняла чемодан и нащупала ручку двери.

— Когда ты вернёшься?

— Не знаю. Спи. — Её неожиданно охватило чувство, близкое к слезам: уйти вот так, по-тихому, от подруг, с которыми прожила больше двух лет... — Передай всем прощай от меня, хорошо? Скажи, что я желаю им всего самого лучшего.

— Кэй...

Она закрыла дверь. При свете свечи прошла по коридору к дальнему концу барака и вышла в утро. Холодный порыв ветра пригнул пламя и тут же его погасил. Она выбросила свечу и зашагала по тропинке.

Режим светомаскировки в Медменхэме по-прежнему строго соблюдался, хотя немецкие бомбардировщики не приближались к району Марло уже много лет. Большой дом был погружён во тьму. Трудно было представить, что за тяжёлыми занавесями в этот момент трудятся сотни человек.

Она шла по середине гравийной аллеи с чемоданом в руке, между чёрными массами рододендронов, осознавая, насколько абсурдно выглядит её путь на войну. Несмотря на годы службы в женском авиационном корпусе, она ни разу не сидела в самолёте, не говоря уже о полётах. Она даже за границей толком не бывала — если не считать школьной поездки в Париж в 1937 году. И именно поэтому она чувствовала восторг — словно вырывалась на свободу. Ведь из чего до сих пор состояла её жизнь? Уютная деревушка в Дорсете со старыми домами из золотистого камня, крытая соломой избушка, где она жила с матерью и младшей сестрой, монастырская школа под опекой сестёр-наставниц, женский колледж в Кембридже, а затем уединение в Данесфилд-Хаус.

В свои двадцать четыре у неё был только один любовник, кроме Майка, — пилот её возраста, с которым она познакомилась после первой фазы фоторазбора на базе ВВС Бенсон. Их роман едва продлился месяц, прежде чем его отправили в Шотландию. Они оба были девственниками. В каком-то смысле он был даже моложе её. Но его рассказы о разведывательных вылетах в одиночку на неотапливаемом «Спитфайре» — в двух свитерах, кожаной куртке, двух парах носков и двойных перчатках; о восхождении над Северным морем через тропопаузу в тёмно-синюю стратосферу при минус семидесяти; о кристаллах инея, покрывающих пластик фонаря, и сосульках в крошечной кабине, сверкающих в ослепительном солнце; о страхе, что кислород может подвести, и он потеряет сознание; о том, как он включал камеру и кружил в разреженном воздухе на высоте восьми миль над Берлином (настолько высоко, что видел Балтийское побережье и кривизну Земли) — его жизнь казалась ей столь далёкой от её собственной, что она невольно сравнивала их и ощущала горечь своей ограниченности.

У главных ворот стоял фургон «Бедфорд» с заведённым мотором и включённым на полную мощность обогревателем. Водитель пил