Москва – Севастополь – Москва. Часть 3. Делай, что должно - Маргарита Нерода

Волга отозвалась выстрелами, там, на середине реки, рыча моторами вышли на боевой курс маленькие юркие катера с зенитными пушками. Крохотные как прогулочные лодки! По две, всего по две пушечки на каждом!

Трассеры от них тянулись к «люстрам», одна из них дрогнула и вдруг как падающая комета сорвалась вниз, зенитчикам удалось попасть в парашют. Но другая осталась невредима и продолжала заливать реку, как сцену, неестественным мертвенным слепящим светом.

Раиса понимала, что оставаться снаружи ей опасно, но какое-то непонятное оцепенение, не похожее на страх, приковало ее к палубе. Вроде бы вот она, дверь, рядом — ныряй и прячься, но до нее шагов десять, и кажется что под ветками, под этой слабой маскировкой безопаснее. Нелепое чувство, но никакими силами не заставишь себя сдвинуться с места.

С надстройки «Абхазии» загрохотало, будто тяжелый молот. Раиса подняла голову, сквозь ветви всматриваясь в небо. К самолетам от надстройки потянулись светящиеся полосы трассеров, но далеко, и стало понятно, почему Нина Федоровна с такой насмешкой отзывалась об их зенитке. И впрямь, стрельба чайкам на смех!

Новый фонтан воды взлетел вверх в каких-то двух десятках метров от борта, тяжелый взрыв ударил по ушам. Раиса съежившись, присела на корточки. Не все ли равно, где быть, внутри или снаружи. Надстройка-то деревянная, какая тут защита? Но страха нет, лишь странная равнодушная усталость. И взгляд сам собой цепляется за какие-то мелочи, бессмысленные и несущественные, за трещинки в досках под ногами, за забившийся между ними зеленый лист. Все это в мертвом свете «люстры» тоже кажется неживым.

Следующий удар пришелся еще ближе, над качнувшейся палубой с ревом промелкнула крылатая тень и почти сразу, сквозь вой, сквозь грохот, долетело: «Отдать буксир!» За кормой металось пламя. Баржа полыхала с левого борта, ровно, ярко и без взрывов. Расстояние между ней и пароходом стало понемногу расти, но запах дыма делался все более едким.

Не спасшая пароход маскировка, толща веток, зеленых, сырых, медленно тлела, дым полз откуда-то сквозь листья, там, где они укрывали штабель ящиков на корме. «Горим! Сбросить, скорее!» Надо было закричать, позвать кого-нибудь. Но кричать оказалось нечем, враз пересохшее горло не способно было на звуки. Вцепившись в ближнюю ветку, Раиса рванула ее обеими руками и отправила за борт. Потянула вторую и тут из-под нее, от ящиков плеснули вверх огненные языки. Внезапно вспыхнувшее пламя чуть не ослепило, едва успела прикрыть лицо рукой. Куснуло левое ухо и щеку, но срубленная молодая осинка поддалась и полетела вниз. Стало понятно, что беда не в маскировке, зелень же сырая, а загорелся брезент на ящиках. Но на корме уже были люди. Кто-то соскочив сверху, как с неба обрушившись, прикрикнул: «Брысь, салага! Жить надоело⁈» Брезент сдернули багром, струя воды из пожарного шланга окатила одним махом все ящики, начавшую было тлеть палубу и Раису заодно. Щедро, до последней нитки. И только тут просигналили «Отбой!»

— Цела? — чьи-то руки ухватили Раису за плечи, развернули ее лицом к свету ручного фонаря, — От черт, сестра! Дубровский ругаться будет! Ты какого здесь⁈

У говорившего было острое, худое лицо и брови домиком, черные с седыми макушками, будто знаки азбуки Морзе: тире — точка — точка — тире.

— Жилин! — грянуло сверху. — Доложить потери! Что на корме?

— Все целы, та-а-арищ капитан! — тот сразу выпустил Раису. — У нас убитых нет. Раненых нет, груз намочили только. Сестричка вот первой пожар заметила. А баржа всё, барже каюк. Добро, катер успел людей снять. О потерях на барже сейчас доложат.

Ночное небо заслонила высокая фигура. Капитан «Абхазии» показался Раисе великаном. Широкий в плечах, ростом в добрую сажень, он взглянул на нее сверху вниз:

— Ты первой углядела, что горим? — Полагалось ответить по уставу, но почему-то слова не шли с языка и только сейчас, когда опасность будто бы миновала, от внезапной слабости подкашивались ноги. Все, на что хватило Раису, это кивнуть, — Молодец, соображаешь! А теперь шагом марш обсыхать.

Раиса ожидала, что ее будут ругать, почему мол не укрылась, зачем сдуру к ящикам сунулась. Да и бросилась она стаскивать эти чертовы ветки, как сама понимала, больше от страха, чем с расчетом чем-то помочь. Но пока было не до разговоров. Жива, цела — и хорошо.

— Не сгорела — потушили? — встретил ее Дубровский. — Ты же операционной сестрой была? Тогда быстро — переодеваться и мыться, работаем!

На борт приняли раненых с баржи и тральщика. Развернули сразу два стола. Раисе пришлось работать в халате поверх тельняшки, больше ничего сухого у нее в запасе не было, искать некогда.

В привычном халате стало спокойнее. Работаем аккуратно, быстро, но плавно. Как когда-то учили ее в Крыму. Ладно, хотя бы тяжелых нет! Справимся.

Двух одинаковых хирургов, как известно, не бывает. Дубровский оказался в работе необычайно быстрым. Узлы затягивал так, что Раиса едва успевала следить за движением его пальцев. Командовал отрывисто, коротко, не ругался и не торопил, но как-то незаметно подстраивал всю бригаду под свой темп.

— Зажим! Придержи здесь сама. Крючок. Порядок, готовь шелк!

С ПХО уложились в какой-то час. Кажется, только что начинали, и вдруг — все. Тишина, Дубровский с явным удовольствием избавившись от перчаток, моет руки, мыльная пена хлопьями падает с узких худых кистей.

— Это у тебя довоенный стаж еще? — спросил он наконец, с любопытством разглядывая Раису так, будто впервые увидел. — Нет? Хорошо же тебя кто-то выучил на Черном море. Чуток поднатаскать и сможешь ассистировать. И опыт борьбы за живучесть есть. Оч-ч-чень хорошо! Но все-таки в другой раз осторожнее. Мне нужен живой помощник, а не героический утопленник.

Раиса натянуто улыбнулась. Весь ее опыт «борьбы за живучесть» — это чтение стихов во время воздушного налета. Интересно, помнит ли она Багрицкого? «По рыбам, по звездам проносит шаланду…»

«Абхазия» шла большую часть ночи и к рассвету снова пристала к берегу, на этот раз укрылась под обрывистым правым, чтобы точно не разглядели с воздуха. Опять жара, изнуряющая всех, особенно раненых, тишина и тревожное ожидание, не завоет ли в небе окаянная «рама». Но день прошел спокойно, обошлось. К ночи стали у какого-то большого поселка, почти городка. К причалу подошли санитарные машины, на них передали раненых. Приняли еще какой-то груз, штабель ящиков на корме вырос вдвое.

Вскоре снова тронулись. На сей раз долго петляли протоками, среди