Москва – Севастополь – Москва. Часть 3. Делай, что должно - Маргарита Нерода
Нина Федоровна поспешно кивнула:
— С новым фельдшером меня поставите, Владимир Евгеньевич?
— Нет, так и работайте с Гульковой. Поливанова со мной.
* * *
К берегу причалили уже в полной темноте. «Абхазия» медленно и аккуратно развернулась бортом к низким мосткам, показавшимся Раисе слишком хлипкими для такого большого судна. На берегу было шумно, там урчали машины, со стуком и неизбежным матом что-то грузили. Рядом тарахтел не то катер, не то еще что-то небольшое, впотьмах не разберешь. Перекрывая звук мотора у причала спорили двое, видимо, командиры, чья часть должна переправиться раньше.
— «Абхазия»? — окликнули с причала. — Мы уж вас и не ждали. Сказали, вы погорели у Сероглазки!
— А ты слушай больше! — немедленно отозвался вахтенный. — Разгружайте нас поживее, нам людей на борт брать.
С полчаса на берег сносили тюки и ящики. Раиса напряженно ждала санитарных машин, но их все не было. Тяжелый грохот близкого фронта, хорошо знакомый ей звук, долетал откуда-то слева, из-за протоки. Но если на Перекопе и под Ишунью можно было сразу понять, в какой стороне и далеко ли передовая, здесь казалось, что глухо ревет сама ночь.
— А где он, Сталинград?
— Там, — кто-то из матросов указал в сторону чернеющих через протоку деревьев. — За островом.
Черный рваный контур заросшего лесом острова окаймляли низкие багровые облака. Невидимый отсюда город горел и ясно было, что бои там не утихают и ночью. Край дымных облаков то и дело озарялся короткими вспышками. Это немного напоминало грозу. Блеснет сперва и лишь потом долетает глухой раскат. Но в ночном воздухе не было и намека на ту свежесть, что приносит гроза.
Когда-то давно, до войны, Раисе доводилось видеть, как горят торфяники. Подземный, не сразу заметный и опасный пожар пропитывал воздух едким, густым дымом, в котором не видишь дальше пяти шагов. Каждый вдох оседал на губах горечью. Здесь воздух был так же горек и плотен. Казалось даже, что с той стороны Волги веет жаром, как от горячих углей.
Но их погрузка получилась не такой скорой. Начальника эвакопункта пришлось ждать чуть не час. С берега до Раисы долетал голос Дубровского, командир плавучего госпиталя сердито выговаривал кому-то, почему нет транспорта: «Хорошо, у вас есть машины, но не хватает бензина. А подводы? Где они? Вы заранее должны были обеспечить!»
Маша, ежась от ночного холода, нервно ходила по палубе взад и вперед, прислушивалась. Наконец по сходням простучали дробно знакомые торопливые шаги.
— Вольно, Маша, это Дубровский! Через пять минут начинаем прием. Кое-кому я там хвоста накрутил…
Появились машины, всего две, от кормы кинули еще сходни, широкие, по ним на борт поплыли носилки. Потихоньку, вереницей стали подтягиваться и ходячие раненые. Кто на костылях, кто с перевязанной рукой, шли медленно и устало, поддерживая друг друга.
Впервые Раиса видела сортировку на пароходе, одновременно и похожую, и непохожую на ту, к которой привыкла в Крыму. Роль сортировочных марок здесь выполняли посадочные талоны, будто на обычный пассажирский рейс. Но они определяли вместимость парохода, без этого никак. Впрочем, и раненые здесь другие. Кто-то в гипсе уже. Да, все правильно, мы следующий этап между медсанбатом и глубоким тылом, поняла она. «Эвакуация на себя. Они отправили, мы приняли».
У причала возникла вдруг какая-то сутолока. Явился посыльный, кажется, только что прибыл с того берега, он требовал капитана, но никак не мог попасть на борт из-за погрузки. Наконец он вместе с санитарами подхватил носилки и так оказался на палубе.
Спустя всего несколько минут слаженный механизм сортировки был порушен. Почти все каюты заняли, музыкальный салон с танцовщицами на потолке забит до отказа, там устроили ходячих, как вдруг на его пороге возник Дубровский. Уже без халата, вид озабоченный. Кивком головы подозвал Машу и Раису к двери:
— Так, без шума и паники, тихо и быстро — всех вниз. Сначала лежачих.
— Вниз, куда? — Раиса не сразу сообразила.
— В трюм. Не спешим, не суетимся. Но быстро. До отхода все должно быть чисто.
— Не поместятся! — у Маши брови взлетели вверх, почти скрывшись под низко надвинутой на лоб косынкой. — Владимир Евгеньевич, мы же почти пятьсот человек приняли.
— В крайнем случае — на нижнюю палубу. И всех на пол. Но тихо!
Что стряслось, Раиса так до конца и не уяснила. Налет? Но разве от него в трюме спрячешься? Размышлять было некогда, следующие полчаса или около все, кто мог, таскали носилки. Потом помогали спуститься вниз тем, кто мог передвигаться. Ох и тесно! Пожалуй не лучше, чем в скалах у бухты Голландия. Не развернешься толком.
Удивительно, но ни стонов, ни жалоб почти нет. Разговоров о том, что творится на том берегу — тоже. Кто-то засыпает почти сразу же. Но, как Маша и боялась, все не поместились. Каюты нижней палубы остались занятыми.
Пробираясь по коридору, где лишь две синих тусклых лампочки светили себе под нос, Раиса натолкнулась на Нину Федоровну. Та запнувшись о что-то на полу, чуть не полетела с ног, оперлась на ее руку, спросила приглушенным шепотом:
— Неужели, решили вверх уходить?
— Не знаю. Даже не знаю, что стряслось, — Раиса глянула вниз — под ногами змеился пожарный шланг.
— Не знаете⁈ — она судорожно вдохнула. — Три дня назад немцы прорвались к берегу. Выше Сталинграда. Приказ с рейда уходить еще вчера был. Из трех пароходов прорвались два. «Калинин» и «Парижская коммуна» ушли, а третий, «Иосиф Сталин», сгорел возле Акатовки. Фарватер уже пристрелян.
Раиса сначала удивилась, что у «Парижанки» есть тезка на Волге и лишь потом до нее дошел страшный смысл сказанного.
— И как же мы теперь?
— Нам приказано тоже прорываться и уходить вверх. На Астрахань нельзя — там
