Березина. Короткий роман с послесловием (изд. 2-е, испр. и доп.) - Израиль Аркадьевич Мазус

— На той переправе и дрался, — не очень уверенно ответил Гридин.

Ему было неловко, что пришлось говорить без подробностей. Еще захотелось спросить, а был ли Владимир потом на той переправе, но отчего-то не спросил. Владимир заметил новую перемену в лице брата и, наклонившись к нему, тихо проговорил:

— А про то, что Бонапарта упустили, ты, брат, не печалься. Нельзя нам было сажать его, как Пугача, в клетку. — И еще тише добавил: — Никак не заслужил он у нас, русских, такого обхождения, ежели б мы схватили его на Березине.

— Можно ли такое говорить, Владимир? — тоже тихо произнес Гридин. — В толк не могу взять, к чему слова твои.

Во все время беседы братьев в комнату часто забегали девушки, разгоряченные танцами. За диваном стояла большая чаша с водой. Они ополаскивали лица и, приподняв платья, испуганно глядя вокруг, не видит ли кто, брызгали под них воду с ладошек.

— А к тому слова мои, что Бонапарт утвердил кодекс свобод и подарил их всей Европе. Истинных свобод. Каждый солдат у него — гражданин. А у нас кто? Раб бессловесный. Сегодня он герой, а завтра любой сатрап деревенский, что пороха не нюхал, на конюшню его отправит плетьми бить. Не так разве, Георгий?

И опять разговор с братом был Гридину не по душе. Желая переменить его, да так, чтобы Владимира не обидеть, он спросил:

— Ты Турского помянул. Не тот ли полковник, что в Бресте служил?

— Тот самый, — обрадованно ответил Владимир. — Отменный служака. Тебя с ним тоже судьба сводила?

— Никогда не видел, но по одной депеше его поручение от императора имел. Ту депешу император воплем назвал.

— О чем была депеша? — с интересом спросил Владимир.

— О евреях. Турский писал, что они все как один сомнительны на случай войны с французом.

— Знаю. Говорил мне. Сказал, что тогда у него затмение было, которое только в войну и прояснилось. Верными государю оказались евреи. Он же, Турский, и представляет их теперь к наградам…

Вернувшись после бала, Гридин сказал Федору, что устал и хотел бы рано лечь спать. В середине ночи он проснулся от странного чувства тревоги. Будто бы в комнате, помимо него, присутствовал кто-то еще. Он приподнял голову и при смутном свете лампады увидел сидящего в ногах человека. Гридин испуганно вскрикнул, протянул руку к оружию, и в этот миг ночной незнакомец повернул к нему лицо, и Гридин узнал в нем… Мойшу Энгельгардта.

В ужасе Гридин стал произносить какие-то невнятные и никак не связанные друг с другом слова, пока, как ему показалось, не взял себя в руки и не произнес, вставая:

— Что вам здесь угодно? — И еще немного погодя, преодолевая себя, выпалил: — Вы кто?

Незнакомец молчал, и Гридин подумал, что если происшествие немедленно не разрешится, то ему этой же ночью суждено будет умереть совершенно нелепой смертью. От страха.

И когда он так подумал, незнакомец вдруг разомкнул губы и голосом, совершенно похожим на голос Энгельгардта, еле слышно произнес:

— Диб-бук.

Слово так прозвучало, словно бы откуда-то издалека кто-то два раза ударил молоточком. «Диб-бук», — повторил Гридин, и в это же мгновение ноги его подкосились, и он рухнул в постель. Когда же вновь открыл глаза, незнакомца в комнате не было.

— Это был сон! — прокричал Гридин. — Господи, господи, за что мне такое?!

Когда же заметил, что лежит поверх одеяла, похолодел всем телом. Потом зачем-то подбежал к окну и там увидел большое морозное пятно, которое медленно истаяло у него на глазах. После чего крепко заснул и когда поздним утром проснулся, то про все случившееся ночью опять подумал: сон. Но подумал уже спокойно и даже вслух произнес: какой странный сон. Голос его услышал Федор, вошел в комнату и сообщил Гридину, что приходил брат его Владимир, повидаться перед отъездом, да только им обоим будить его было жалко.

— Велел кланяться. Сказал, что когда-нибудь обязательно еще повидаетесь.

— Обязательно повидаемся, — безо всякого сожаления проговорил Гридин.

В тот же день Гридин навещал раненого приятеля. Застал у него доктора, о котором известно было, что он происходит из крестившихся евреев.

— А что, любезный, не приходилось ли вам слышать в первородном языке вашем слова такого — диббук? — с легкой усмешкой спросил доктора Гридин.

Доктор пристально посмотрел в лицо Гридина и, отведя глаза, ответил:

— Так называют покойников, которые по ночам ищут своих обидчиков. Глупо, конечно, но на всякий случай поостерегитесь в эти дни выезжать из дома.

— Пустое, — вновь ощутив холод в груди, ответил Гридин.

На следующее утро Гридин хотел выехать из города с небольшим заданием, которое сам же для себя и составил. Да только на самой городской окраине конь его вдруг споткнулся о вмерзший в дорогу камень и сбросил Гридина на лед небольшого озерца, прижавшегося к самой дороге. Лед проломился, и Гридина всего окатило водой. На дороге было много всадников, которые помогли ему выйти на сушу. Гридин вновь вскочил в седло и поскакал обратно. Холодный ветер через мокрую одежду продул его насквозь. Дома, переодевшись с помощью Федора, он почувствовал недомогание и лег в постель. К ночи поднялся жар, дыхание затруднилось, и невозможно было остановить кашель. Он беспрерывно пил отвары, которые приносила хозяйка. Она же сушила утюгами его пропотевшие рубахи. К утру он стал кашлять меньше, хотя жар не оставлял его. Болезнь так сковала Гридина, что исчезло всякое желание говорить что-либо. Хотя одна странность все же случилась, когда его пришел навестить доктор. Тот самый.

При виде доктора взор Гридина вдруг стал осмысленным, и лицо посветлело. Доктор обрадовался.

— Вам лучше? — быстро спросил он.

Гридин на вопрос ничего не ответил, поднял палец к потолку и сам спросил:

— Вы слышите?

Доктор ничего не услышал и, не желая огорчать Гридина, промолчал, обеспокоенно взглянув на Федора. Гридин опять впал в забытье. Они осторожно вышли из комнаты, и доктор спросил:

— Слышал, о чем меня Георгий Иванович спросил? А тебя спрашивал о том же?

— Никогда не спрашивал. Он, если глаза открыты, все больше в окно пялится. — И добавил шепотом: — Так смотрит, будто ждет кого-то.

Доктор побледнел.

В тот день Гридин проспал почти до вечера, а когда открыл глаза, то посмотрел на Федора и спросил:

— Слышишь… музыку?

— Господи, барин, да я для вас что хошь услышу. Кажись, слышу что-то,