Березина. Короткий роман с послесловием (изд. 2-е, испр. и доп.) - Израиль Аркадьевич Мазус

После того как мы познакомились, Розенблюм, пытливо глядя мне в глаза, спросил:

— Так, значит, вы тоже хотите написать о той войне…

— И том мире?! — невольно вырвалось у меня. — Нет, конечно.

Я ожидал после этих слов увидеть на лице Розенблюма улыбку, но он удивленно на меня посмотрел и сказал:

— Тогда я не понимаю, зачем вы сюда приехали.

— Во время той войны был эпизод, — проговорил я, стараясь быть столь же строгим, как и Розенблюм, — когда адмирал Чичагов здесь, в Борисове, повесил трех евреев за то, что они будто бы были лазутчиками Наполеона.

— Ах, вот вы о чем, — наконец-то улыбнулся мне Розенблюм, — я слышал об этой истории, но их фамилии помню не совсем точно.

— Их фамилии — Энгельгардт, Бенинсон и Гумнер. У меня была надежда, что я встречу здесь кого-нибудь из потомков этих людей. Когда упорно кого-нибудь ищешь, то всегда надеешься на чудо.

— Таких фамилий теперь в городе нет, — произнес Розенблюм, — думаю, что люди, которые вас интересуют, лежат у дороги в братской могиле на 9000 человек. Мне, например, очень хотелось бы найти доказательства того, что в нашем городе были ритуальные преследования. Однако, увы, я перерыл здесь все архивы и ничего не нашел.

— И не должны были найти, — сказал я, — поскольку самого процесса не было. К нему только готовились.

— Откуда вы все это знаете?! Вы видели какие-нибудь документы? — быстро спросил Розенблюм.

— Нет, но именно так привиделось.

— Так это что — ваш вымысел?

— Да, но мне не хотелось бы обозначать его именно этим словом. Например, где-то в стороне от города за лесом когда-то была лесопильня. Жаль, что ваш комбинат не построили на том самом месте. Я огорчился, когда узнал, что теперь комбинат стоит в самом центре города.

— Послушайте, — насмешливо произнес Розенблюм, — если вы здесь все так хорошо знаете, то я просто не представляю, зачем вам нужен.

— Для начала я просто хотел бы постоять рядом с вами на берегу возле деревни Студенка, а дальше посмотрим.

— Когда вы хотите там быть? — спросил Розенблюм.

— Мы на машине. Хотелось бы прямо теперь и выехать.

— Я согласен, — сказал Розенблюм.

И вот мы в Студенке. Памятный знак, колодец, рядом небольшое дерево. Березина — как Москва-река у Звенигорода. Вокруг ни одного современного строения, а это значит, что все так и было двести лет назад. Невольно я нашел глазами дерево, подобное тому, на котором должен был когда-то остановить свое внимание Гридин. От порывов ветра на дереве, рядом с которым мы стояли, шумели листья. Мне даже послышались в их шуме тихие голоса, которые шептали: Мой-шеле, Лей-беле, Бе-реле…

Я посмотрел на Розенблюма и подумал, что он теперь для меня как пуповина, через которую мне передавалась уверенность, что эта земля и для меня тоже родная. Еще я подумал о том, что, собственно, только ради этих минут и стоило сюда приехать. Осталось отдать поклон тем, кто лежал в братской могиле, и можно было возвращаться домой.

Мы оставили машину возле автобусной остановки, до войны автобусная остановка была на этом же месте, и спустились в овраг. Между дорогой и братской могилой был установлен памятник. Когда проходили возле памятника, Розенблюм тихо сказал, что после расстрела земля еще долго шевелилась. Одна женщина даже сумела выползти. Утром ее обнаружили возле автобусной остановки.

Сама братская могила находилась за белыми воротами с висящей над ними шестиконечной звездой, внутри которой был помещен извечный еврейский вопрос: «9000. За что?»

Вокруг могилы рос молодой еловый лесок. Невозможно было предугадать, каким будет это место, когда ели вырастут. И останется ли здесь могила и памятник к тем годам?

Печально было думать, что среди потомков тех, кто ходит теперь по этой земле, возможно, совсем не останется людей, подобных Розенблюму. Тех, кто с трепетом будет приходить в дни поминовения к могилам своих предков и к этой могиле тоже.

Роземблюм носил значок с семисвечником. Когда случайные лучи солнца падали на его грудь, казалось, что свечи загораются. Он был председателем общества еврейской культуры города Борисова.

Душа моя, скорбя, пропела кадыш[22] без слов. Увы, слов этих я никогда не знал…

Уже в городе, когда мы прощались с Розенблюмом, глаза его вдруг радостно засветились, и он рассказал о том, как долго и упорно искал место в родословной семьи Энгельгардтов для генерала, который погиб при взятии мостового укрепления 9(22) ноября 1812 года. И как благополучно закончил эту работу с помощью московского дворянского собрания[23].

Машина уносила меня все дальше и дальше от Борисова, и я с сожалением думал о том, что поездка совсем не прибавила мне знаний об адмирале Чичагове. А хоть и слабая, но все же надежда на это у меня перед отъездом из Москвы была.

Кто он, адмирал Чичагов? Блестящий морской офицер, для которого переправа у Студенки стала роковой. В 1814 году он навсегда оставил Россию, поселившись в Германии. Думая об адмирале Чичагове, можно уйти в размышлениях весьма далеко и там окончательно заблудиться. В поведении адмирала во время тех далеких событий есть много загадочного, и загадки эти мне, конечно же, не отгадать. Я могу лишь строить предположения. К примеру, зачем понадобилось адмиралу вместе со своим штабом переправляться вдруг на левый берег после того как Домбровский был изгнан из Борисова? Ведь все силы Дунайской армии, за исключением нескольких егерских полков, оставались на правом берегу. Было совершенно очевидно, что если к Борисову подойдут основные силы французов, то Чичагов вынужден будет спасаться бегством. Что и произошло. Ведь не мог адмирал не знать, что отступающая армия Наполеона была укреплена свежими корпусами Виктора и Удино! Тогда зачем он совершил столь нелепый поступок?

Размышляя об этом, я знал, что задолго до кампании 1812 года адмирал боготворил гений Наполеона. Когда он был морским министром, на его рабочем столе стоял бюст Наполеона, и многие осуждали его за это. Адмирал был вольнодумцем и отчаянным противником крепостного права. Когда он стал дежурным генерал-адъютантом, то много говорил об этом с Александром I. Адмирала не любили два таких совершенно разных человека, как поэт и министр Державин и граф Аракчеев. Сам адмирал к самым счастливым годам своей жизни относил