Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт

самое с ранениями. Одна говорит, что это сделал отец, другая – что мать. Люси же молчит. С момента происшествия рта не открыла. Ни слова. Очень послушная. Ее обвинили в нанесении телесных повреждений и поместили в «Седар маунт» до суда. Она согласилась войти в группу – по крайней мере, ее направили, а она не возражала. Другая женщина – особа вздорная – попыталась ее разговорить. Обвиняла в том, что она филонит и т. д. и т. п., – просто пыталась верховодить и затеять свару. Люси сидела с отсутствующим видом. Кажется, не понимала, где находится. Вздорщица (ее зовут Мира) обратилась к Агницу – как обычно – со словами: разве он не согласен, что поговорить полезно? Он же произнес – насколько я помню, ибо я не решаюсь записывать, что они говорят, чтобы не получить статус ангела-стенографиста, – так вот, он сказал: «Есть другие миры, они просторнее, и смысла в них столько, что словами не выразить. Ты слышишь порывы злого ветра, чувствуешь запах снега, видишь кровь, а обычная речь, как чешуйки мертвой кожи, сыплется с головы к твоим ногам. Для нее твои увещевания – что шелест мертвых листьев. Твои слова могут иметь силу здесь, но не там, где сейчас она. Прислушайся к ее молчанию».

Мира извинилась впервые. А Люси смотрела на него со слезами на глазах, и открывала рот, и облизывала губы, но ни звука.

И он сказал ей:

– Знай же, что добро и зло в мире равны. Знай, что зло не второстепенно. Оно – сила, оно может победить. Знай, что сама по себе ты не зло, но ты – поле битвы, где оно может сражаться и победить.

Или нечто в этом духе. Как-то плосковато выглядит, когда записываешь. Но атмосфера была наэлектризована. У Люси потекли слезы. У меня и у самого (записываю как клиницист). Его воздействие на группу можно обозначить словом «харизма». Кажется, я хотел бы написать о харизме статью. Вы, наверное, о чем-то подобном уже писали.

А я нет.

Так вот, Элвет, как я уже сказал, занялся я его историей. И нашел самородки чистого золота. Однажды он обмолвился, что в Ньюкасле его лечил некто Сэм Краббе. Мне же удалось заполучить истории болезни всех пациентов этого почтенного врачевателя – с большим трудом, но подробности опускаю. И в конце концов я нашел его историю, а все благодаря скрупулезным перекрестным ссылкам старого Краббе.

Его имя при рождении – Джошуа Маковен. Родился в Дарлингтоне в 1928 году. Отец, Джозеф Маковен, был учителем начальной школы и методистским проповедником. Повешен в тюрьме Дарема в 1939 году (май) за убийство жены Нелли и шестилетней дочери Руфи.

В записях Краббе говорится, что он утверждал, будто видел ангела и тот велел ему задушить своих родных, чтобы они не дожили до грядущей катастрофы. Похоже (записи Краббе неточны), сравнивал себя с Авраамом, приносящим в жертву Исаака, и с Иеффаем, пожертвовавшим дочерью. Невменяемым признать себя отказался. Это только основные сведения. Больше Краббе ничего не сообщает, хотя, наверное, если бы я порылся в архивах местных газет, нашлось бы что-то еще. В имеющихся у меня записях Краббе не дает никаких указаний на то, каким был Джозеф Маковен и что говорил о нем Джошуа, если вообще говорил.

Во время войны, по словам Краббе, Джошуа жил в «эвакуации» с «тетушкой» по имени Анджела Агниц. Затем служба в качестве летчика, инвалидность по какому-то заболеванию, из-за которого он пролежал в больнице около двух лет, но точных данных тут нет. В 1950-х поступил на богословский факультет в Дареме, но бросил учебу снова из-за болезни. По словам Краббе, он по-прежнему чувствует призвание к священнослужению. Читает, как я уже говорил, Блаженного Августина и Кьеркегора. Говорит, что всегда был «странником» (бродягой) и предпочитает жить в бедности. Я не знаю, сообщать ему или нет, что я узнал все то, что он решительно отказался мне поведать.

Дело, Элвет, вот в чем: представьте себе жизнь этого человека. Это невозможно. Вот у тебя семья (может быть, совершенно обычная, а может, и нет, мы не знаем). А на следующий день ее нет. Мать и сестра жестоко убиты. Отец в тюрьме. Юному Джошуа, возможно, тоже была уготована смерть, а может, и нет. Краббе не уточняет, как ему удалось этого избежать, и вообще, знал он или не знал о случившемся. Процесс длится мучительно долго, но вот нет и отца. И конец его не менее ужасен. Я не знаю, что из этого было ему известно, что ему сказали, о чем он догадывался. По моему опыту, такие вещи нельзя держать совсем в тайне, они выходят наружу. Что он думал? Кем себя считал? Как, спросим мы, врачеватели душ, удалось ему выжить, даже таким беспокойным и не от мира сего?

Сказать по правде, такого доброго и беззлобного человека я в жизни не встречал. В том вихре, понятном и объяснимом, который бушует внутри его, таится какая-то настоящая мудрость. Я не знаю, что делать дальше, но если и есть человек, которому я хотел бы помочь, которого хотел бы поддержать, то это он. И вот мы возвращаемся в начало. Невозможно относиться ко всем пациентам одинаково. И этот как-то по-особому светится.

Отсюда, разумеется, и его интерес к судьбе Люси Нигби и произошедшей бойне. Ее приезд совпал с возобновившимся у него бредово-галлюцинаторным поведением. Так ведь и должно быть, если учесть, что он знал ее историю (о которой писали газеты) и она проникла в его сознание.

Может быть, и ему, и ей квакерское терапевтическое общество пошло бы на пользу. Как там идут дела?

VI

Университетский городок пошел сыпью из плакатов и клеящихся листовок всех размеров, цветов и видов. Небольшие квадратные и белые обычно содержали пространные послания:

Интеллектуальное меньшинство не станет сильнее, если благодушно удовлетворится отведенным ему гетто.

Там, где буржуазные экономисты видели отношение вещей (обмен товара на товар), там Маркс вскрыл отношение между людьми. В. И. Ленин.

Мысль Мао Цзэдуна всесильна, потому что она верна, и верна, потому что всесильна.

Эти и подобные им были отпечатаны петитом под общим заголовком «Предварительное пред-издание Антиуниверситета Пустошей» и расклеены на стенах, столбах, досках, щитах в виде анжуйских крестов, полей для классиков и крестиков-ноликов. На окнах, ветвях деревьев, штангах футбольных ворот и мусорных баках красовались длинные