Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
Будь нетерпим к терпимости угнетателей.
Учебный план – род угнетения. Скорее вылезай из-под этой махины.
Студенчество – новый пролетариат.
Учение – эксплуатация.
Не подчиняйся об-разованию. Сядь, осмотрись, расширь сознание.
Были и рисунки – листы прикреплялись к трибунам и кафедрам – с аляповатыми цветами, обнаженными телами, извергающимися вулканами.
Таблетки от всех болезней, их нет полезней.
Главное – собственный пупок.
Используй задницу по назначению: это и есть свобода.
Не думай. И все дела.
Искусство – оргазм.
Нет хуже иллюзии, чем знание.
Поверь, самое страшное уже произошло.
Между университетскими башнями валялись листовки.
Антиуниверситет грядет. Антизнание, антинезнание, антипреподавание, антистуденты, антитрусики, анти-Христ, анти-Будда, антишпинат, антибуржуа, антиискусство, анти-антиискусство, антитранспорт, антипластмасса, антимясо, антипсихиатрия, анти-Вейннобел, антифлогистин, античай, антикапитализм, антигамбургеры, антишипучка, анти-перевес-валют-в-кармане, анти-жар-технологий, анти-анти. (Разумеется.)
Пришлось Вейннобелу и Ходжкиссу встретиться и посовещаться. В осеннем воздухе едва ощущалось дыхание заморозков, и лужайка за окном вице-канцлера уже слегка похрустывала. К Ходжкиссу он прикипел: оба были людьми рассудительными и немногословными. Налил кофе из серебряного кофейника в стиле баухаус. Ему нравились его форма и кривизна струящегося кофе на фоне бескомпромиссного Мондриана. Минималистичные изящества сложной цивилизации.
– Откуда все это, Винсент, как вы думаете?
– Не знаю. Антиуниверситет, как я понял, нигде конкретно не располагается. И кто им руководит или будет руководить – неизвестно.
– Своих людей у вас там нет?
– Нет. И я не думаю, что здесь замешан студенческий профсоюз. Сегодня чуть позже встретимся с Ником Шайтоном. От него я пока ничего не слышал.
– Удивительно, как меня выбило из колеи личное упоминание в списке мишеней.
– Но вы же там не один, вы – в одном ряду с Иисусом и Буддой.
– Да, и шпинатом. Что ж, пожалуй, невелика беда.
Северо-Йоркширский университет первой волной студенческих бунтов затронут почти не был. Вейннобел и Ходжкисс пришли к неожиданному мнению, что в требованиях студентов о представительстве в руководящих органах есть здравое зерно, и, соответственно, пригласили туда Ника Шайтона, председателя профсоюза, и еще одного его члена. На заседаниях оба присутствовали весьма спорадически.
– Если все это идет откуда-то извне, – размышлял Ходжкисс, – то чем закончится, непонятно.
– Думаю, нам не стоит их провоцировать. Листовки и плакаты трогать не будем. Им в конце концов придется лепить новые поверх старых. Законов ведь никто не нарушает. Университеты должны стоять на страже свобод.
– А эти их таблетки?
– Там не уточняется, о каких таблетках речь.
– Ну точно не о витаминах.
– Кое-что из написанного, – спокойно продолжал Вейннобел, наливая еще кофе, – весьма остроумно.
И он перевел разговор на тему конференции «Тело и мысль», теперь запланированную на лето 1969-го, самое окончание нынешнего учебного года.
– Приятная новость: получил письма и от Эйхенбаума, и от Пински, и оба приглашение приняли. Рабочее название доклада Эйхенбаума – «Идея врожденности и ее роль в теории научения». Пински же вчерне набросал следующее: «Искусственный интеллект и когнитивная психология: порядок из шума».
– Студенты, как известно, выступают против обоих.
– Правда?
– В Америке в Эйхенбаума кидались тухлыми яйцами и гнилыми фруктами. А Пински в Париже заглушали криками в мегафоны.
– Университет – это цитадель свободы слова. И каждый должен иметь возможность высказаться, каждый. Кстати, именно поэтому мы дадим высказаться и этому Антиуниверситету. Только если студенты совсем не перестанут ходить на занятия и учиться.
– Согласен. Проявим благодушие.
– Главное – не провоцировать.
– Да-да, конечно. И с Ником Шайтоном обо всем этом поговорим спокойно и тактично.
Вейннобел подлил еще кофе.
– А вы, Винсент, планируете выступить с докладом?
– Сгодится ли что-нибудь вроде «Витгенштейн и коварные чары математики»? Попробую объединить логику, философию языка, мысли Кантора о бесконечности, Витгенштейна – о Фрейде…
– Уже жду! А теперь подумаем, о чем и как говорить с юным Шайтоном.
Ник Шайтон – аккуратный смуглый молодой человек: вельветовый пиджак, клетчатая рубашка, красный галстук, волосы выстрижены до самого затылка. Родом из Сандерленда, отец был чиновником в Профсоюзе котельников. Шайтон больше занят вопросами благоустройства столовой и бара, чем броскими лозунгами Антиуниверситета. Изучал историю (выдающимся студентом не был, просто в школе знал ее лучше других предметов), а бо́льшую часть свободного времени проводил, занимаясь делами Лейбористской партии Калверли и выступая перед членами Общества молодых социалистов. Для студента-номенклатурщика был человеком прагматичным и сговорчивым.
В кабинете Вейннобела началось обсуждение предстоящих выступлений: в профсоюзе (Майкл Фут, Р. Д. Лэнг) и в университете (Энтони Кросланд, Эрнст Гомбрих). Всплыла тема конференции «Тело и мысль». Вейннобел ровным тоном назвал основных докладчиков. Заметил, что благодаря конференции университет заявит о себе как о крупном учебном центре. Шайтон отозвался с вежливым энтузиазмом, сказав, что Эйхенбаум и Пински должны собрать большую аудиторию. Ходжкисс про себя улыбнулся. Он спросил Шайтона, знает ли тот что-нибудь о так называемом Антиуниверситете.
– Я, кажется, знаю, где они расположились. И пару людей оттуда знаю.
– Из наших студентов?
– Отчасти. Некоторые уже с дипломом.
– Знаете ли вы что-то об их деятельности?
– Да они, наверное, и сами не знают. Ни к кому из нас не обращались – только плакаты и тому подобное. Никаких занятий не проводится. Только извещения.
– В извещениях ничего дурного не вижу. Но если из-за этого будут срывать учебу…
– Если у них что-то начнется, вы обязательно узнаете. Мы за свободу слова.
– Как и университет.
Далее Шайтон перешел к итогам недавнего заседания профсоюза.
– Студенты хотят изменений в учебном плане. Им кажется, надо больше разнообразной практики, как в других университетах.
– Еще год, и будут работать. Учащиеся сами решили поступать именно на эту программу. А она требует интеллектуальных усилий. – В голосе Вейннобела появились стальные нотки.
– Студенты, например, хотят, чтобы изучение иностранного языка было факультативным, – продолжал Шайтон.
– Неужели? И почему?
– Ну, некоторым язык дается с трудом. А они хотят уделять время новым, более важным вещам. Теориям. Литературным, политическим.
– Я всегда говорю: нельзя хорошо знать свой язык, если не понимаешь, как устроен другой.
– На это можно возразить, – откликнулся Шайтон, – что ни один студент не способен успевать все.
– Принимаю и из этого исхожу. Но некоторые моменты, на мой взгляд, имеют решающее значение для понимания того, как мы мыслим, а остальное – уже производные. И та же теория литературы бессмысленна, если вы не владеете более чем одной грамматикой и более чем одним синтаксисом.
– Грамматика – проявление элитарности, грамматика – инструмент управления.
– Вздор.
– Вице-канцлер, я привел вам слова с одного из плакатов.
– Грамматика элитарна? Не путайте
