Благовест - Алиса Клима
– Так точно, – не медля с ответом, сказал Кузьмич, который всегда внимательно слушал не только то, что говорил ему хозяин, но и то, как он это говорил. И даже как при этом смотрел или молчал.
– Что ж, – улыбнулся Ларионов. – Начнем?
Красин замешкался и вопросительно уставился на Ларионова.
– Самый старший по званию тут я, – спокойно сказал Ларионов. – Значит, беседу надо начинать с меня. Заодно скоротаем время, пока организуются сотрудники.
Красин неприятно засмеялся.
– А вы все-таки шутник, товарищ Ларионов. Но раз уж вы настаиваете – давайте начнем с вас.
Глава 7
– Начальник с утра заперся с этим фраером в бане, – тихо говорила Клавка Вере, чтобы их не услышали «опущенные», убиравшие сортир, куда Вера и Клавка были определены по приказу Ларионова смотрящими.
– Мне не по себе. Опасный тип, – прошептала Вера.
– С чего ты взяла? Вертухай обычный.
– Чувствую. В нем есть что-то натужное и болезненное… Скорее бы уехали!
В нужнике стоял невыносимый острый запах аммиака. В сухую ветреную погоду сортир так не смердел. Теперь же тут стало особенно тяжко. Девушки сидели в рукомойной в косынках вместо масок, чтобы не так драло глотку.
Мыть отхожие места среди зэков слыло за «западло»: так можно было докатиться и до касты «опущенных». Но контролировать работу «западло» не считалось. Ларионов выдал наряд, содрогаясь от чувства вины. Но знал, что сортир в сложившейся ситуации служил наиболее безопасным укрытием.
– Что с нашим планом? – спросила Клавка.
Вера подобрала юбку под коленки, села на корточки у стены и вздохнула.
– Не знаю, как быть. Ларионов не согласился пустить нас в конюшню. А если пробираться тайком, есть риск спалиться. В любой момент туда может нагрянуть Черный. В тот раз чудом обошлось. А сейчас застрянем на общих работах, неизвестно, как надолго. Да и Ларионова могут в любой момент перебросить на другой фронт…
Вера почувствовала, как накатили слезы, и потерла запястьем нос.
Клавка подсела к ней и пихнула ее локтем.
– Ладно тебе, – сказала она неожиданно ласково. – Прорвемся! По чесноку, зря мы не свинтили зимой.
Вера бросила на нее тревожный взгляд.
– Я столько раз вспоминала о том дне, – вымолвила она. – В какой-то момент устала об этом думать. Эти мучения покрепче вони в толчке.
Клавка прыснула и на всякий случай накричала на уборщиц. Потом сделалась серьезной:
– Скажи честно, вот выпал бы еще шанс, ты бы слиняла?
Вера долго смотрела на Клавку.
– Да, – ответила она решительно. – И на то много причин и оправданий. Да и беглых трудно вернуть, ты же знаешь. Только такой шанс выпадает редко…
– Э-эх… Ай, фраер, дай мне этот шанс. Открой засов в последний раз, – запела Клавка.
Вера подхватила:
– До фени мне ваш госзаказ! Топи, Сэмэн, нас ждет баркас…
Девушки захихикали и притихли. Их жизнь была непрерывным хождением по грани жизни и смерти, отчаяния и надежды, слез и смеха.
Жестокая и абсурдная система ломала людей бесконечно: ежедневно, иногда ежеминутно. Но ведь это и была ее подлинная соль.
И система преуспевала в деле выхолащивания людского «материала». Когда уставали от страха и безысходности, начинали смеяться и петь, строить планы и плести интриги. А потом настигал очередной виток краха надежд и отчаяния, за которыми все же неминуемо снова следовало возрождение беспричинного упования.
Система преуспевала: уродовала, душила, забивала, затирала и закабаляла, – но все же не могла окончательно сломить каждого, ибо не имела способа измерения душевных сил человека и, стало быть, не могла гарантировать поголовно истинного, безвозвратного духовного опустошения.
Конец человека наступает в момент, когда его душевных сил более не хватает на сострадание. Этот роковой час нередко настигал человеческих сирот, обрекая их на духовную гибель. Они пополняли лагерь сердечных калек, которому суждено было, к несчастью, простираться за пределами лагеря физического. И главными инструментами пыток были голод и холод. Пред ними, особенно пред голодом, падали в бездну духовной смерти многие прежде прекрасные нежные люди. Никто не прав заречься от падения в очелье подлой силы бесхлебицы.
– Помнишь, вчера на вечернем разводе Черный крикнул что-то про Хитровку? – нарушила молчание Вера.
– Нет. А что? Ну и крикнул. Этот урод вечно несет какой-то бред…
– Однажды Кузьмич сказал, что возле Хитровки – это был рынок и такое странное место в Москве – находился «Сухой овраг» – лежбище, где собирались уголовники и, как говорится, отбросы общества…
Вера заметила, что Клавка опустила ресницы.
– Ну прости! – погладила ее невольно Вера. – Не обижайся. Я вовсе не хотела тебя задеть. Да и вообще! Ты давно глава Комитета, артистка кружка, и все неурядицы твои в прошлом… Я вот к чему: откуда Грязлов вообще знает про Хитровку? Он же вроде не московский, никогда там не жил. Губина как-то обмолвилась, что Грязлов родом из Пскова: мол, сирота, работал в юности у сапожника…
Клавка пожала плечами.
– Да кто его вообще поймет? Мутный он тип – вот и весь сказ. А Хитровку твою я не знаю – я уж точно не из московских! Что за место такое? Вроде Привоза?
– Твой Привоз я тоже не знаю, – улыбнулась Вера. – Но Хитровку я знала по очеркам Гиляровского. Правда, я всего не запоминала, но как-то наткнулась в библиотеке папы и прочла. Отец был с ним дружен, и Гиляровский подарил ему свою книгу с автографом. Я про нее забыла. А сейчас вдруг вспомнилось…
– К чему ты клонишь? – недоумевала Клавка.
– Я даже не знаю, – задумчиво промолвила Вера. – Все эти детали как-то разрозненно роятся в голове и не дают покоя, но и никак не складываются. А Ларионов слышать не хочет! Он не верит мне…
– Началось! – не выдержала Клавка и поднялась. – Да он за тебя любого на Андреевский флаг порвет!
Девушки снова засмеялись.
– Скажешь тоже! – покраснела Вера. – Давай все тихо обдумаем? Главное сейчас, чтобы эти уехали. А я покопаюсь у Лары в библиотеке. Вдруг найду Гиляровского. Я бы перечитала…
Клавка закатила глаза:
– Институт благородных девиц – не менее! Роза Люксембург и Клара Цеткин нервно рвут волосы. Нет бы ей про любовь читать, она про сброд какой-то.
– Сброд? – Вера задумалась. – Ты сказала «сброд»…
– Ну и дела! Следопыт ты, ей-богу, – засмеялась Клавка. – То-то начальник места себе не находит. Такую кралю и фомкой не вскроешь!
Вера не удержалась и громко рассмеялась, закрывая сама себе рот. Потом обе затихли. Через несколько минут в сортир заглянул охранник и поторопил девушек. Клавка смело накричала и на охранника, и на «опущенных», и охранник, отчаянно
