Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева
Слуга подал вычищенную шинель, кучер заложил кобылу в дрожки, чтобы ехать на Сергиевскую. Ермолаев решил отвезти письмо сам; ему не сиделось в четырех стенах, хотелось действия, движения.
Он примчался в казармы сразу, как только узнал об «истории». Шварца нигде не могли отыскать; Ермолаев написал ему гневное письмо, запоздало высказывая все то, что должен был сказать гораздо раньше и прямо в глаза. Его несказанно мучила совесть: подавая Шварцу прошение об отставке, он смешался от вопроса: «Вы это из-за меня?» и промямлил: «Нет, вовсе нет, из-за другого». Надо было сказать, что да, из-за него, потому что невозможно служить под началом бесчестного человека, которого отвергает человечество! Но Сергей Муравьев-Апостол отговорил его посылать теперь это письмо: время думать о другом. Муравьев двое суток не спал, ходил как автомат и плохо соображал… Ермолаев несколько раз ездил из казарм в крепость, чтобы передать арестантам нужные вещи и последние копейки, собранные их женами, а Муравьева еще и посадили под арест на три дня за посылку в крепость унтер-офицера утайкою…
Обрескова назначили командовать нижними чинами, оставшимися в казармах, – писарями, музыкантами, мастеровыми и прочими нестроевыми, Казнакова – возвращавшимися из госпиталей. Вадковского же, не дав ему даже проститься с родными и собраться в поход, отправили со вторым батальоном, при всех офицерах, в Свеаборг, Яфимович повел третий батальон пешим порядком в Кексгольм. Говорили, что Бенкендорф требовал сослать бунтовщиков на Кавказ, воевать с горцами, но Васильчиков выбрал ближнюю Финляндию.
Петр Великий в свое время издал закон, запрещающий поздней осенью пускать военные корабли в море, однако Васильчиков им пренебрег. Более того: Вадковскому сделали выговор за раздачу солдатам денег вопреки приказанию начальства (офицеры, жалея голодных замерзших солдат, устроили складчину, чтобы облегчить их участь). Единственное, что позволили, – отслужить молебен перед отплытием, после чего люди погрузились на ветхие суда и отправились в путь под снегом и дождем, подгоняемые студеным ветром. «Патрикий», на котором была рота Тухачевского и 6‑я фузилёрная, выдержал сильную бурю и через пять дней плавания прибыл в Свеаборг, откуда Вадковский сразу написал, что ничего не знает об участи двух других транспортов. Думали уже, что две остальные роты погибли, как вдруг получили известие из Ревеля о том, что оба судна прибило туда. На одном из них был Иван Рачинский – младший брат Василия и Платона, недавно вступивший в полк подпоручиком. В Ревель спешно отправили Муравьева-Апостола и полковника Нарышкина; Сергей даже не успел ни к кому заехать перед отъездом.
Ермолаев помчался к Яфимовичу в Кексгольм. Шаховской одолжил ему зимнюю повозку, потому что выпал снег, но вдруг началась оттепель, дорогу развезло. Бросить кибитку было нельзя, и полковник застрял на три дня в Богом забытом городишке из низеньких деревянных домишек вдоль грязных немощеных улиц, с ветхою церковью и двумя десятками лавок.
Кексгольм находился на острове посреди порожистой Воксы; Кукушкин пролив, по которому он получил свое название, отделял его от другого островка – с заброшенной крепостью, превращенной в острог. На третьем стояла приземистая круглая каменная башня, соединяемая с крепостью деревянным мостом, ворота которого были обиты старинными шведскими латами. Башню называли Пугачевской: там до сих пор жили дети Емельяна Пугачева – сын и две дочери, которым уже перевалило за пятьдесят. Не быв среди бунтовщиков по малолетству и не запятнав себя никакими преступлениями, они всю жизнь провели под надзором, не имея права отлучаться из крепости, хотя и не под замком.
Всего населения набиралось до полутора тысяч человек, в основном кореляки (так здесь называли финнов), из русских – только военные: с тех пор как царь своим манифестом включил Выборгскую губернию в состав Великого княжества Финляндского, гражданские повалили вон. За самым нужным требовалось посылать в Петербург, за сто пятьдесят верст; рыба была ужасно дорога, хотя в устье Воксы ловились сиги и лососи: почти всю рыбу увозили в столицу. Семеновцы со слезами говорили своему бывшему ротному командиру, что живут в Финляндии, совершенно как в аду. Ермолаев отдал им все наличные деньги и взял слово написать ему с нового места службы, потому как полк, скорее всего, расформируют.
…Несмотря на субботний день, столичные улицы были малолюдны, нахохлившиеся квартальные съежились в своих будках, опираясь на алебарды; пронизывающий ветер загонял праздношатающихся обратно под защиту стен. А до отъезда Ермолаева в Кексгольм по улицам разъезжали патрули, скакали сломя голову адъютанты, полки гоняли туда-сюда, везли куда-то пушки, во всех кварталах толпился народ… Свернув на Садовую, кобыла припустила рысью. Навстречу бойко катила английская коляска, в которой сидел гусарский офицер с надменно-красивым лицом. Ермолаев ткнул своего кучера в спину, чтобы остановился, и замахал рукой Чаадаеву.
Велев своим людям потихоньку ехать к Дворцовой набережной и ждать их там у ограды, приятели вошли в по-зимнему унылый Летний сад. Статуи были укутаны грубыми рогожами и циновками, вместо померанцевых и лимонных деревьев зияли прогалы и вдавленные в землю следы от кадок; в темном зеркале Карпиева пруда, осыпанном мертвыми листьями, отражались оголенные деревья, но не лебеди. Все настраивало на меланхолический лад, склоняя к философии.
– Знаешь, Ермолаев, я намерен просить об отставке. Только прошу тебя, не говори пока никому.
Они молча сделали несколько шагов по припорошенной снегом аллее.
– Из-за Васильчикова? – спросил Ермолаев.
Чаадаев на днях вернулся из Троппау, куда ездил к царю с донесением Васильчикова о происшествии в Семеновском полку. Донесение, разумеется, было секретным, но все знали, что командующий корпусом выставил главным виновником беспорядков Потемкина, распустившего полк своим мягким управлением, и писал государю, что в случае войны на начальника пехотной дивизии нельзя положиться, от него следует избавиться для пользы службы. Многие бывшие семеновцы, даже Шаховской, осуждали Чаадаева: зачем он не отказался? Но Ермолаев верил, что Петр не просто так вызвался ехать: наверняка он надеялся извлечь наибольшую пользу из личной встречи с царем, рассказать ему об «истории» своими словами… Обратно ротмистр вернулся с приказом императора об уничтожении нынешнего Семеновского полка – распылении его по другим частям, предании виновных военному суду и наказании их по всей строгости закона.
– Нет, из-за Шеппинга, – неожиданно ответил Чаадаев.
– Как?
Полковник Отто Фридрих Шеппинг, курляндский барон, сам себя именовавший Дмитрием Андреевичем, служил помощником Бенкендорфа, тогда как Чаадаев был адъютантом Васильчикова.
– Он вздумал меня поздравлять: будто бы я, за отлично
