Тайные тропы Магуры - Владимир Карпович Чухрий

Скрипнула дверь — в комнату возвратилась мать. Все повернулись к ней. Лукашов поднялся и жестом пригласил к столу. Она села рядом с Володькой, потом, подумав, поднялась и пересела ближе к Лукашову. Володька проводил ее взглядом, опустил взлохмаченную голову и горестно вздохнул.

— Ты мне не ответил. До каких пор думаешь еще партизанить? — снова спросил Лукашов.

— Да что там говорить. Кончилась моя партизанщина. Будете судить, расстреляете…

— Рано собрался на тот свет. Тебе еще жить да жить, только настоящей человеческой жизнью, а не такой — никому не нужной, позорной.

— Не надо меня агитировать, пан начальник. Я вам все равно ничего не скажу. Это я уж точно решил. Ведите.

— А я ведь ничего у тебя не спрашиваю. Сколько людей в банде, как она вооружена, все это мы знаем. Хочу одно спросить: читал ли ты обращение правительства, в котором предлагается выйти с повинной?

— Да, слышал про такое.

— Ну, и что ты решил? Подумал о том, что это обращение написано специально для таких, как ты, а не для Подковы, Карантая и других мерзавцев, которые давно уже отрезали себе путь к нормальной жизни. Они-то не выйдут с повинной, им народ никогда не простит. Вот они и удерживают всякими путями возле себя таких, как ты, чтобы не остаться в одиночестве. Или ты думаешь, что Советская власть не в состоянии покончить с вами? Нет, она хочет только одного: ликвидировать это поветрие с наименьшим количеством человеческих жертв и пролитой крови. Мало ли ее было пролито за годы войны? Разве твои односельчане не хотят спокойной и счастливой жизни?

— Зачем вы спрашиваете меня об этом? — вяло произнес Владимир. — Приходило мне что в голову или нет — не ваше дело.

Лукашов покачал головой.

— В том-то и беда, что ты так считаешь. А мы считаем, что это наше дело. Ты что же, поперек народа решил и дальше идти?

Володька молчал.

— Ну, если так, смотри…

Мать не выдержала, она вскочила и с отчаянием взглянула на Лукашова.

— Прошу вас! Умоляю господом богом, не отпускайте его. Посадите его в тюрьму, делайте с ним что хотите. Всю жизнь буду молиться за вас…

Любомир усадил ее на место.

— Не плачьте, мамо. Ну, перестаньте, успокойтесь.

Мать не обращала внимания на его уговоры, она глядела на младшего и причитала:

— Я же тебя выносила возле сердца своего, вынянчила, молоком своим вспоила. Разве я думала, что ты станешь бандитом? Сколько слез ты принес мне, сколько горя, сколько одиноких ночей горючих? Почему не прибрал, господь тебя маленького?

— Пойдемте, мамо, — настаивал Любомир. — А ты, — повернувшись к младшему брату, глухо сказал он, — запомни: слезы матери жгут мне душу. Я никогда не прощу тебе этого!

Володька еле сдерживал слезы. Он уже не думал о том, что беспокоило его минуту назад. Ему хотелось крикнуть, чтобы они не говорили так, не отталкивали его от себя. Ведь он и сам не знает, что ему делать, куда податься. Он хотел было вскочить, броситься в ноги матери и брату, попросить, чтобы они простили ему все, но он сдержался: это показалось бессмысленным. Еще глубже втянув голову в плечи, он сидел и ждал, сам не зная чего.

Лукашов с возмущением сказал:

— Сукин ты сын! До чего дожил, мать родная просит посадить тебя! Иди. Ты свободен.

Володька удивленно посмотрел на него.

— Иди, иди. Ты думал, я тебя обманываю? Можешь идти.

— Так я вам и поверил.

— Не за руку же мне тебя выводить. Не ребенок.

Я даже автомат тебе отдам. Только патроны вытащу. Сам понимаешь, иначе не могу.

Лукашов взял автомат, освободил рожок от патронов и, протянув оружие и пустой рожок Володьке, сказал:

— Бери и уходи… Минут через десять я подниму стрельбу. Скажешь в банде, что столкнулся с засадой и израсходовал патроны в перестрелке. Понял? А пистолет ты потерял, когда убегал от преследования. Убирайся!

Володька, вытаращив глаза, взял автомат, рожок и попятился к двери. В коридоре он задержался, выглянул во двор. Никого не было видно. «Не может быть, чтобы выпустили, не сон же это! Выйду во двор и ударят по мне солдатские автоматы. Конечно, сейчас так и будет».

Холодея от ужаса, он прокрался по двору, пустился бежать, но метров через двести он остановился обессиленный и засмеялся оттого, что остался живым.

Он стал подниматься по склону Магуры и снова остановился, словно прислушиваясь к себе, не в состоянии понять, что его так тревожит. И понял. Он не поверил правде. Ему сказали правду, а он ей не поверил. Настоящей правде!.. Он попытался думать о другом, но все, что говорил ему Лукашов, стало настойчиво и упорно ворочаться в голове.

Вдали началась стрельба из автоматов, Володька вспомнил обещание Лукашова…

Когда Володька ушел, Любомир с матерью вернулись к Лукашову.

— В кого он такой удался? — тихо сказала она. — Я ли йе молилась, не клала поклоны? Сколько слез пролила, ночей не досыпала, чтобы выходить окаянного. Где же справедливость, господи милосердный! Где же твое всевидящее око? Не поверил вам — ушел, — обернулась она к Лукашову, — почему он не верит людям? Брату родному, матери не верит…

Лукашов молчал. Что он мог сказать Надежде Васильевне?

— Товарищ старший лейтенант, — нарушил молчание Любомир. — Вы секретаря нашего сельсовета Мигляя не проверяли?

— А что?

— Как-то очень уж подозрительно он советовал мне поберечься.

Любомир рассказал о беседе с Мигляем, Лукашов прищурил глаза.

— С кем он чаще бывает, не замечали?

— С крамарем Морочканичем, — вмешалась Надежда Васильевна, — и с лесником Гурьяном я его видела.

— С лесником? Угу. Кстати, Надежда Васильевна, вы ничего не слышали о том, чтобы в ваших местах появлялся кто-то чужой? В село никто не приезжал?

— Нет, никто. Хотя… подождите… Глафира, служанка отца Силантия, говорила мне, будто к ним кто-то приехал. Я тогда внимания не обратила. Она ведь глухая, дикая.

— Она не говорила, кто именно?

— Нет.

— Священник, священник, — вслух думал Лукашов, — он, кажется… да, у него сын погиб, так?

— Говорил, что погиб на фронте. Орестом его звали. Он ведь в войну у фашистов служил. Может, не погиб… Эх, как же я не расспросила у Глафиры.

— А когда она с вами говорила?

— Да, кажется, в тот день, когда вернулся Любомир. Или на другой…

— Вы не представляете себе, как это важно для нас, — обрадовался Лукашов. — Когда точно вы приехали, Любомир?

Любомир назвал число.

— Ага, отлично… В списках жителей села, пропавших без вести, сына священника