Девочка с косичками - Вильма Гелдоф
Лутье больше всего нравится песенка про Лушье[47]. «О-о Лушье! Кто эта девчушка?» Он поет: «О-о Лутье! Кто эта хрюшка? С нашего ударника она не сводит глаз». И заливается смехом.
Сказать ему, что, если нас остановят, он опять должен назваться Хенком Мюлдером? Ах, нет!
Мы едем по тропинкам вдоль полей. У Сассенхейма снова устраиваем привал. Сидим на обочине, смотрим на трех коров на лугу и вдыхаем сладкий запах полей и сена. Я плету для него бусы из ромашек.
Мимо проезжает колонна немецких грузовиков и танков. Какой-то солдат бросает нам из открытого кузова ломоть хлеба. Швыряет под ноги. Безмозглый фриц! Что он, интересно, думает? Что мы звери какие-нибудь?
Лутье тут же налетает на ломоть, кричит «спасибо!» и машет фрицам. А те весело машут ему.
Из кузова вылетает еще что-то и приземляется в высокой траве за несколько метров от нас. Лутье бросается туда и поднимает серую фуражку. Солдатскую фуражку. Немецкую солдатскую фуражку, чтоб ее!
Лутье напяливает ее. Фуражка полностью закрывает ему уши. Он смеется, оттягивает ее назад и подходит ко мне.
– Красиво, правда?
– Очень, – мрачно отвечаю я.
Его круглые глаза сияют. Я проглатываю комок в горле. Вообще-то, это идеальная маскировка. Я наклоняюсь и натягиваю фуражку ему на лицо.
– Очень красиво, – говорю я уже мягче.
Мы съедаем хлеб, откусывая по очереди. Тесто замешано на воде, не на молоке, и это чувствуется.
Я осторожно вешаю Лутье на шею бусы из ромашек и замечаю, что он роняет в траву малюсенькие хлебные крошки.
– Эй! – кричу я. – Ты что это делаешь?
– Это для мышек.
– Им и так хватает.
– Я люблю мышек.
– А я люблю кошек.
Из-под козырька фрицевской фуражки он окидывает меня оценивающим взглядом, потом говорит:
– У Мюлдеров я был не совсем один.
– Вот как, врунишка, сразу меняешь тему?
И только тут до меня доходит, что он хочет сказать.
– У меня был дружок, – тихо продолжает он.
– Правда? – Я смеюсь.
Что ж, нам не впервые передают неправильную информацию. Ну и хорошо. Может, его и оставляли одного, но не каждый день. Я провожу пальцем по его щеке, мягкой, как у младенца.
Лутье кивает.
– Он приходил каждый день. Из стены. Потому что я оставлял для него крошки.
Я медленно киваю.
– Я назвал его Пип. Но сегодня ему нечего будет есть.
– Мыши, они самостоятельные, – только и говорю я. Мой голос звучит хрипло. Не глядя ему в глаза, я поднимаюсь. – Пойдем, пора ехать.
И вот мы опять в седле и распеваем песни. Точнее, мой маленький друг поет во все горло, а я слушаю. Нас догоняет женщина в развевающемся голубом платье в желтый цветочек, оглядывается и улыбается.
В тот миг – на солнце, на велосипеде, с Лутье, который поет, крепко обхватив меня за пояс, – я абсолютно счастлива. Если нас еще кто-то обгонит, скажу, что это мой братишка. Ведь он вполне может сойти за брата? Откуда-то из глубины живота поднимается смех. Это лучшее задание на свете! А то, чего я боюсь, не случится. Нас не задержат, в этом я уверена.
На подъезде к Лейдену я снова выворачиваю на большую дорогу. Под громкое пение Лутье нас обгоняет еще одна колонна грузовиков, груженных танками. Лутье отпускает руку – наверное, хочет опять помахать солдатам. Или придерживает фуражку. Я слегка поворачиваю лицо к солнцу, чувствую его тепло на коже и вспоминаю давний день на море: я прыгала в волнах, Трюс копала в песке ямы, а мама лежала на полотенце и тоже подставляла солнцу лицо. И тут раздается рокот моторов. В небе откуда-то появляются три самолета. Будто из-за солнца вынырнули. Я и вижу, и не вижу их.
Они заходят в пике. Это английские истребители-бомбардировщики! День на море забыт. Кровь в жилах леденеет. Я кричу Лутье:
– Держись!
Оглушающий грохот. Глухие удары. Взрыв. Стрекот пулеметов. Землю разрывает хлопок и оставляет гигантские дыры в асфальте. Со всех сторон летят камни, щебень, осколки. Клубятся серые облака пыли, все чернеет. Прямо передо мной опять что-то взрывается, в воздух взлетают два женских тела. Меня подбрасывает прямо вместе с велосипедом, и я грохаюсь о землю. Зажмуриваюсь. Мысли внезапно проясняются, я знаю, что нужно сжаться в комок, ничего не делать, затаиться, ждать. В ушах трещит, пищит, свистит, будто дует штормовой ветер. Кто-кто кричит. Потом наступает мертвая тишина. Я слышу только собственное сбивчивое дыхание.
Когда я вновь открываю глаза, оказывается, что я лежу под велосипедом. Поначалу все вокруг плывет. Потом я вижу кусок ткани, голубой в желтый цветочек, и красную лужу. Оторванную ногу. Руку. Я отворачиваюсь, прикрываю глаза ладонью. Лутье! Где же Лутье? Я оборачиваюсь к багажнику. Пусто. Над дорогой висят облака пыли, дома затянуты серой пеленой. В нос бьет резкий запах бензина и пороха. На сломанном грузовике горит танк.
Лутье нигде нет.
Я поднимаюсь и кричу:
– Лутье! – Мой голос будто доносится издалека. – Лутье!
Надо его найти. Он, конечно, упал, как и я. Перепугался до чертиков. Я его утешу, спою песенку. Спою «Где же Лутье?». Буду петь, пока он не начнет подпевать.
Да вот же он!
– Лутье! – радостно кричу я. – Лутье!
Тощие ножки, маленькое тельце. Лежит на дороге, засыпанный щебнем. Белые ножки посерели. Порванные штанишки тоже. Он весь серый. Фуражки нет. Голова… От нее осталась только нижняя часть. Подбородок, рот, одна мягкая щечка. Остальное оторвало взрывом.
Я слышу собственный крик. Собственный нечеловеческий вопль. Голос эхом отзывается у меня в голове и разносится по всей дороге. Я отворачиваюсь, поднимаю велосипед и убегаю, дрожащими руками придерживая руль. Вопль переходит в плач с икотой, в рыдания. В ушах свистит. Мама, о, мама! Где ты? Я бегу. Не останавливаясь. Подальше. Как можно дальше отсюда.
Вдруг кто-то преграждает мне путь. Хватает руль. Я поднимаю глаза: какой-то мужчина. Чей-то отец, наверное. Я смотрю на него сквозь слезы, продолжая беспрерывно реветь. Вырываю у него руль. Он бьет меня по лицу. Я словно просыпаюсь, но оказываюсь в кошмарном сне.
В следующий миг я уже сижу
