Девочка с косичками - Вильма Гелдоф

– Что случилось? – повторяю я.

– Ах, Фредди! – хрипло отзывается Франс. – Присядь-ка.

Я не двигаюсь с места. Стою столбом, поджав плечи. Несколько месяцев назад один эсдэшник убил Яна, и тогда мужчины не плакали. Это было ужасно, но большинство из нас едва его знали: он в основном работал с группой из Эймёйдена. И еще с Ханни. Она единственная плакала. Плакала навзрыд.

У меня перехватывает дух.

– Где Трюс и Ханни?

Виллемсен машет: мол, не в них дело.

Я облегченно выдыхаю.

– Тео, – произносит Франс.

– Тео?

Франс кивает.

– Не может быть!

– Покушение на Факе Криста, – сипло говорит Виллемсен. Кадык у него ходит вверх-вниз.

У меня кружится голова, к горлу подкатывает тошнота. Я прислоняюсь к стене, медленно сползаю на пол и подтягиваю колени к груди.

Факе Крист. Фанатичный эсдэшник, о котором ходит гнусная слава. Однажды он избил маленького ребенка на глазах у отца – арестованного подпольщика, который отказывался говорить. Никто точно не знает, сколько жертв на его совести.

– Ты же помнишь, что Тео хотел устранить Криста? – спрашивает Абе.

– Конечно помню. Ведь это я все для него разведывала!

На это ушли недели: узнать, где Крист живет, во сколько и какой дорогой каждый день идет на работу в полицейский участок, когда возвращается домой, какая у него охрана. Все, что только можно. Я выслеживала его много дней, болталась вокруг дома, исходила весь район вдоль и поперек.

– Я где-то ошиблась? – дрожащими губами лепечу я.

Франс качает головой.

– Крист арестовал Тео в переулке у пансиона, где он живет. Видимо, Тео там слишком долго торчал. Привлек к себе внимание.

– А потом?

– Потом его отвезли в Амстердам, – продолжает Франс. – Там он вырвался, побежал и… – Франс глубоко втягивает носом воздух, – получил пулю.

– Он же знал! – кричу я. – При попытке к бегству они стреляют!

Франс кивает.

– Конечно, знал.

– Он побежал…

Я останавливаюсь и зажимаю рот рукой. Он побежал, чтобы избежать допроса, пыток. Ведь он мог не выдержать. Тео побежал, чтобы никого не выдать, чтобы не выдать нас. И думать об этом не хочу…

Ох, Тео…

С комком в горле я смотрю в окно, на облака, вздымающиеся друг над другом, как мрачные горные цепи. Мужчины плачут, едва слышно. Лишь у старика Виллемсена по щекам по-прежнему катятся слезы. У Абе только красные глаза, и он слегка покашливает. Чем моложе мужчины, тем меньше слез они проливают.

Я провожу по глазам тыльной стороной ладони. Хочу быть как парни.

А еще я хочу поговорить с бабушкой Брахой. Про Тео. В тот же день я еду к ней, не видя ничего вокруг. Да и смотреть-то по пути особо не на что. Обгоняющий меня со звоном синий трамвай пуст, если не считать нескольких пассажирок. Улицы пусты. Витрины пусты.

Когда я еду по Янсстраат, из соседнего переулка доносится пение. Тонкие детские голоса. Мое сердце останавливается.

«О-о Лушье! Кто эта…» Я рывком разворачиваю руль, оборачиваюсь на голоса. «Что за прелесть Лушье! В такой нарядной блузке…»

Я на всех парах въезжаю в переулок. Жму на тормоза. Спрыгиваю с велосипеда. Закрываю глаза, даже не успев хорошенько рассмотреть поющих девочек. Мне слышится другой голос. Видится другой ребенок. «О-о Лутье! Кто эта хрюшка?» – вот что я слышу, и слезы льются рекой.

Я открываю глаза. На меня недоуменно таращатся две маленькие девочки. Они высовывают языки и убегают, стуча деревянными башмаками.

Когда-нибудь я расскажу бабушке Брахе о Лутье. И о Тео. Обязательно расскажу. Но не сейчас. Я поворачиваю обратно и оставляю Старый Амстердамский район позади.

* * *

Проходит неделя. Мы все так же мрачно сидим на вилле, и подбодрить нас некому: Франс ненадолго уехал. Мужчины молчат и курят, курят и молчат. Весь нижний этаж, даже просторная прихожая, пропах дымом. Дымом и дождевиками. Я смотрю в окно, на сад, где стоит давно пересохший мраморный фонтан. Идет дождь.

Мы с Трюс, уставшие, обессиленные, сломленные, полулежим на диване. Этой проклятой войне нет никакого конца. А фрицы прижимают нас все сильнее. Газ дают только два раза в неделю по часу, электричество отключено. На севере Харлема из трех с лишним тысяч домов выселили жильцов. «Фрицам нужно больше места для стрельбы», – объяснил Франс. Нам пришлось искать новые адреса для всех, кто вынужден был покинуть свои убежища. Мы трудились круглые сутки, да еще и на пустой желудок.

– Железнодорожники бастуют, – говорит Абе. – Хорошо, правда?

Я киваю – тоже слышала на «Радио Оранье» призыв к забастовке.

Виллемсен насмешливо хмыкает.

– Фрицев это только сильней разозлит, – безразличным тоном говорит он. – Они еще больше сократят пайки. Если перестанут ходить поезда с продовольствием, наступит голод, вдобавок ко всему прочему.

«Да заткнулся бы ты, старик!» – думаю я, а вслух говорю:

– Любое сопротивление имеет смысл.

– А не могли они призвать людей бастовать до того, как немцы забрали всех евреев? – бросает Трюс.

Повисает неприятная тишина. Такая же, как вчера, когда Ханни сказала, что по Би-би-си передавали что-то о трудовых лагерях для евреев. Мол, никакие это не трудовые лагеря, а extermination camps. В комнате стало очень тихо. Никто не произнес ни слова. Когда я наконец осмелилась спросить, что это значит, мне не ответили. Я посмотрела на Трюс. Она заметила мой взгляд, но отвела глаза. По лицам по-прежнему ничего нельзя было прочитать.

– Так что же это значит, Ханни? – не отступала я.

Она бросила на меня быстрый взгляд и тихо ответила:

– Лагеря уничтожения.

Тут умолкла и я.

Больше мы об этом не разговаривали. Должно быть, Ханни просто неправильно поняла. Радио потрескивает, часто бывают помехи, да и громкость увеличивать опасно.

– Это верно, – откликается на вопрос Трюс Сип. – Еcли бы правительство беспокоилось о евреях, оно бы уже давно призвало железнодорожников бастовать. – В его голосе звучит горечь. Сип немногословен, но сейчас он, конечно, думает о жене и сыне. – Их цель – победить. А не спасти целый народ.

С каждым порывом ветра в окно бьет дождь. Мы с Трюс сползаем еще ниже по спинке дивана. Слишком много наших операций заканчивается провалом.

Раздается условный стук в дверь, и Абе поднимается со стула. Через пару мгновений на пороге возникает Франс и окидывает нас недовольным взглядом.

– Я уезжаю в командировку, всего на день-другой, а вы тут же впадаете в хандру? – Громко чертыхнувшись, он бросает мокрое пальто на спинку стула.

В дверь опять стучат, Абе спешит открывать. Мы молчим. Франс, конечно,