Жена комиссара - Светлана Шахова

– Ну вот, детей заняла. Теперь рассказывай, – послышалось за спиной.

Елизавета развернулась.

– Отошла мама тихо, – проговорила она еле слышно. – Просто перестала дышать. Вот и всё.

– Царствие небесное, – Мария перекрестилась. – Соболезную, Лиза. Искренне соболезную. Но-о-о… – замялась и договорила: – Думаю, Бог вовремя матушку твою прибрал. В городе поговаривают, что новые власти выгоняют советских с квартир. Не ровён час и до нас доберутся.

– Да, Маруся, так и есть. Меня сегодня Потапыч как раз об этом предупредил. Надо уходить, не то убьют. Похороним маму по-человечески и отправимся с детьми куда глаза глядят. Ты молодец, уже собралась – в прихожей узлы видела.

– Дело-то недолгое. Нищему собраться – только подпоясаться. От тебя же это и услышала, – по лицу Марии тенью скользнула печальная улыбка. – Мы тремя семьями на завтра настроились. Хотела вечером забежать попрощаться. А ты вот сама заглянула… Да, вот ещё что: зря мы, кажется, Потапыча в предатели записали. Если бы он правда перебежчиком стал, зачем бы ему нас выгораживать и предупреждать об арестах?

– Думаю, он с партизанами, – шепнула Елизавета. – Я это поняла, когда в середине июля наши с самолётов листовки разбрасывали с призывами к партизанской борьбе. Я бы сама в такой отряд пошла, если бы не дети.

– Ох, отважная ты, Лиза. У меня бы духу не хватило, – проговорила Мария, стыдливо опуская глаза, но вновь оживилась: – Знаешь, давай-ка я за священником схожу. И ещё девчат попрошу, чтобы помогли тело к погребению подготовить. Детей на ночь оставляй здесь, нечего им с покойницей за стенкой спать.

Разговор о Потапыче и партизанах немного отвлёк, но теперь Елизавета снова ощутила леденящий холод.

– Спасибо, Маруся. Дай Бог выжить тебе и семье, – едва ворочая языком, проговорила она и тенью поплыла к себе.

Лишь шагнула через порог, подступил приступ панического страха, смешанного с жалостью и к матери, ещё живой этим утром, и к себе. Навалившаяся тяжесть ослабила колени, вынудила сползти по стене. Тело задёргалось в рыданиях.

«Хорошо, что увела детей. Они не должны видеть меня слабой, – пронеслось в голове. – Никто не должен видеть меня слабой, потому что…»

Нервные судороги прекратились так же внезапно, как и начались. Елизавета медленно поднялась, выпрямилась во весь рост:

– Потому что я сильная! – проговорила она вслух, чеканя каждое слово. – И эти силы ещё пригодятся. Раскисать жене комиссара не пристало. Надо детей сберечь.

Дверь приоткрылась от слабого стука. Елизавета не двинулась с места. Снаружи толкнули сильнее. На пороге возникли соседки с верхних этажей.

– Лизонька, Маша сказала, что тебе помощь нужна.

Вчетвером женщины с трудом дотащили отяжелевшее безжизненное тело до ванны. Обмыли. Вернув на постель, одели в погребальное.

В подъезде послышалась тяжёлая поступь. «Священник», – поняла Елизавета и поспешила встречать. Увидев на пороге отца Николая, она ахнула, благоговейно склонила голову для благословения, приложилась к протянутой руке.

Поднявшись, бросила благодарный взгляд в сторону Маруси за то, что привела именно этого батюшку – её духовника.

Шурша в полной тишине рясой, тот прошёл в комнату. Осенил крестом собравшихся. Прочитал молитвы.

– Панихиду отслужу. С захоронением помогу, – мягко проговорил он и принялся обмерять покойницу.

– Завтра поутру привезут гроб. Помощники тоже будут, не беспокойтесь…

Певучий голос отца Николая продолжал звучать, но Елизавета больше не улавливала смысла, только смотрела на батюшку, как на ангела, сошедшего с небес в искреннем намерении облегчить её судьбу.

Оставшись одна, она остановилась перед покрытым накрахмаленной салфеткой стулом у изголовья постели. Сквозь туман слёз взглянула на тарелку с нетронутой кашей. Вспоминала, как заботливо приносила еду и пыталась покормить мать, хоть та и отказывалась.

Через плотную завесу переживаний в сознание просочилась неожиданная мысль: «А что, если после похорон больше сюда не возвращаться?»

Ещё минуту назад Елизавета казалась себе обессилевшей, но вдруг почувствовала, как открывается второе дыхание. Она достала из кладовки чемодан. Принялась складывать самое необходимое.

Сборы оказались недолгими. В две платяные сумки поместились остатки провизии: хлеб, макароны, картошка. Отдельно завернула несколько очищенных морковен. Документы убрала в дамский ридикюль. Скудные денежные запасы зашила в подол пальто.

«Теперь можно прилечь», – подумала она и, тяжело вздохнув, отправилась в постель.

Ночь прошла в душевных терзаниях. Сострадание при мысли о трудностях, выпавших на долю матери, сменялось обидой на безразличие той к собственной дочери. И так по кругу.

Наконец жалость переборола. «А ведь именно от мамы я получила внешнюю стать, твёрдый характер и несгибаемую волю», – эта благодарная мысль увлекла в тревожный, непродолжительный сон.

Глава 4

За окном голодным волком завывал ветер. Елизавета открыла глаза. «Какое неласковое утро», – подумала она с тревогой. Встала с кровати, потянулась, расправила плечи. Не изменяя привычке, умылась ледяной водой. Причесалась. Собрала длинные волосы в сетку-паутинку, скрепила за ушами заколками.

Оделась в чёрное, пошла к иконе. Перед образом Богородицы упала на колени. Молилась долго, истово и, осенив себя последним крестным знамением, внезапно ощутила невероятную силу.

Прибыли посланцы от отца Николая. Помогли положить тело матери в гроб. Погрузили на телегу.

Елизавета поднялась к Марии.

– Жаль, что не могу поехать с вами на кладбище, – проговорила та с горечью. – Соберу своих, и в дорогу.

– Спасибо тебе, Маруся, за всё. Доброго пути! Бог даст, свидимся.

Она забрала детей. Дома распорядилась, чтобы оделись потеплее. Сама, прежде чем надеть пальто, обвязалась шерстяным платком, желая прикрыть живот – пуговицы уже не сходились.

Вручила старшим по сумке.

– Сынок, а тебе вот ещё что, – достала из-под вешалки валенки.

– Это же бабушки Варвары, – удивился Коля.

– Да, но она мне их привезла. У самой-то ноги распухли, стало не влезть. Возьмём. Пригодятся.

Елизавета подхватила чемодан. Пропустив детей вперёд, положила ключи на тумбочку, шагнула за порог, прикрыла за собой дверь.

– Зачем вам всё это на кладбище? – полюбопытствовал один из помощников, забрасывая вещи на телегу.

– Для батюшки, – не раздумывая ответила она; подсадила старших, подхватила Арину на руки и устроилась рядом.

Лошадь, свесив голову, медленно побрела по жухлой траве, припорошенной ржавой листвой. Поскрипывание колёс слышалось мучительными вздохами. Где-то завыла собака. Другая подхватила протяжным стоном. Подвывания слились в душераздирающую заунывную песню. Казалось, всё живое и неживое разделяло сейчас человеческую скорбь.

При въезде на церковное кладбище с могил вспорхнула стая птиц.

– Кра-а-а! Кра-а-а! – раздались зловещие вопли.

Сквозь слёзы, застывшие в глазах солёными линзами, Елизавете привиделось, что это тени ушедших душ вырвались из небытия и, широко распахнув чёрные крылья, закружили над головой.

«Вот и последнее пристанище, –