Облака на коне - Всеволод Шахов

– А по моим расчётам, пятьсот тридцать килограмм, – Трояни парировал.

– Почему ты мне об этом раньше не сказал? – Нобиле в упор посмотрел на Трояни. Тот не отводил глаза, прикрытые толстыми стёклами круглых очков.

Нобиле немного расслабил взгляд и только тогда Трояни ответил: – А почему ты меня не спросил?

И когда Нобиле немного остыл, Трояни начал рассуждать вслух.

– Сейчас спорить бесполезно, давай решим типовым методом: разрезаем оболочку пополам по главной секции, вставляем цилиндрическую часть на четыреста восемь кубометров. Это даёт увеличение подъёмной силы на четыреста пятьдесят килограмм, – Трояни, вероятно, давно уже обдумал решение и теперь его просто озвучивал.

– Так, а сколько эта врезка весит? – Нобиле прервал рассуждения.

– Сейчас скажу… – Трояни достал из внутреннего кармана пиджака блокнот, – добавочная часть – девяносто килограмм. Таким образом, чистая подъёмная сила увеличится на триста шестьдесят килограмм.

– М–да, вот с чего начали работу в России, – Нобиле поморщился, стал расхаживать по кабинету, – даже эту малютку на тысячу семьсот кубометров не смогли нормально сделать.

– Договаривались же, первый проект не доверять молодёжи, – Трояни хмыкнул, – пусть бы копию нашей итальянской малютки сделали, а потом уж и…

– А когда же им начинать учиться? Для этого и учебный дирижабль. Ты сам же видел, они ж, как волки, всё им дай… энтузиасты… «хотим уменьшенную копия типового магистрального, который следующим будет… вы, в своём капитализме на новые методы работы не способны», – Нобиле напомнил с каким упорством молодёжь рвалась к самостоятельности.

– Вот и получается, спроектировали какого–то уродца. Хорошие из нас учителя, – Трояни хмыкал и гладил тыльную сторону ладони, – я привык добросовестно к работе относиться, а когда во все стороны раздирают…

Трояни смотрел на молчавшего Нобиле.

– Это же дети, мечтатели. Они верят в пророчество Циолковского о плывущих в небесах, выше птиц, громадных дирижаблях объёмом в миллион кубометров, перевозящих тысячи пассажиров и сотни тонн груза. Они, как наяву, видят эскадру, на которую страна собирает по копейкам деньги, да не одну, две, три, десять эскадр, рассылающих свои краснозвёздные корабли во все концы страны и в другие края, к иным континентам и полюсам. Они верят в это, даже тогда, когда видят, что всё получается вдвое медленнее, в пять раз дороже, а большая часть задуманного не получается совсем.

Нобиле не реагировал на пылкую речь Трояни.

– Ладно, хорошо, – Трояни слегка хлопнул ладонью по своей коленке, – ты – технический руководитель Дирижаблестроя, я у тебя в подчинении. Командуй! Не забудь, у меня контракт только на три года.

Но Нобиле уже толком и не слушал Трояни, про себя формировал решение: при проектировании первого дирижабля на восемнадцать тысяч пятьсот кубометров по минимуму отступать от конструкции своего N–1.

5

– Всего лишь шестьдесят копеек? Может быть, целых шестьдесят копеек? Да на них я могу купить… – юркий человечек запнулся, что–то промычал себе под нос и продолжил уже вслух, – …а не какую–то цветастую бумажку. Я и так сверхурочно работаю… уж отдаю себя делу поболе некоторых… – бросил недовольный взгляд на стопу цветных плакатов.

С верхнего плаката надвигались потоки пузатых дирижаблей с призывом к их строительству. Плакат сообщал «Не отдельные дирижабли, а целая Ленинская эскадра дирижаблей, – вот что нужно СССР». Огромный нос дирижабля «Ленин», с большой красной звездой, упирался в слово «построим» и немного придавливал лозунг «Осоавиахим – опора мирного труда и обороны СССР». В глаза бросался, так некстати поставленный в левом верхнем углу, ценник «Цена 60 коп.»

Настя, распространяющая плакаты, не смутилась от возгласов юркого человечка, лишь пожала плечами:

– Ну, не хотите, товарищ Купавин, не покупайте!

– Да нет уж, теперь со свету сживут. Что я не за флот, что ли? – юркий протянул рублёвую купюру.

Харабковский посмотрел на юркого, подумал: «Вовремя же Настя его фамилию напомнила» и сказал:

– Вот ты какой… Купавин… без комментариев не обходишься.

– Герц Беркович, я не то чтобы, но… – Купавин заискивающе смотрел на Харабковского, – не то чтобы… – хотел что–то ещё сказать, но слова как–то замялись и испарились, не успев оформиться в звук.

Харабковский всё равно уже не слушал. Большую комнату конструкторского бюро заполняли молодые инженеры из других помещений. Не всем хватило стульев, стояли между рядами чертёжных досок, переговариваясь.

«Человек пятьдесят будет… Кулик своих привёл… так… машинистки, копировщицы, художники… вроде все…» – Харабковский решил, что пора начинать. Вышел на свободный пятак перед дверью, поднял правую руку, развернул ладонь к постепенно утихающему гомону. Почувствовал, что не привык выступать при отсутствии трибуны, решил переместиться к массивному столу с резными ножками, тем более, что на нём стоял кем–то заранее приготовленный графин с водой и стакан.

– Товарищи, сегодня на повестке комсомольского собрания… я оглашу одно скверное письмо, – Харабковский выравнивал голос, – нет, это не нашего подразделения, но мне поручили провести разъяснительную работу и выслушать ваше мнение. Так вот, – Харабковский налил воды в стакан и отпил, – на имя замначальника Дирижаблестроя поступила такая записка.

Харабковский развернул изрядно потрёпанный, сложенный вдвое, лист желтоватой бумаги. Морщась стал зачитывать:

«Производственный сектор не имеет никакого определённого места в помещении на Кузнецком мосту, дом двадцать. Начальник сектора и его заместитель путешествуют с одного чужого стола на другой, нося бумаги в портфеле, ибо их положить некуда. Так продолжается уже с момента переезда Дирижаблестроя на Кузнецкий мост, дом двадцать. Сегодня меня попросили с последнего стола, у которого я было пристроился. Я Вам лично докладывал об этом примерно раз в пять–семь дней, обращался по Вашему указанию к коменданту – в результате имею обещание коменданта, что к двадцатому февраля получу помещение в освобождающейся от слепых комнате.

Между тем, уже сейчас производственный сектор состоит из пяти человек (нач., зам., инженер, техник по безопасности, секретарь), а к тому времени будет в составе семи человек».

Харабковский отпил воды, не стал сразу глотать, подержал во рту и в паузе посмотрел в глубину комнаты, где стояли две массивные стойки, подпирающие потолок.

«Ввиду всего изложенного, заявляю, что в таких условиях больше работать не в состоянии, и если к завтрашнему дню у меня и моего заместителя не будет определённо зафиксированного места в помещении Дирижаблестроя, где я мог бы спокойно работать вместе с моим заместителем и секретарём, то я буду вынужден подать рапорт начальнику Дирижаблестроя об освобождении меня вообще от службы, так как в таких невыносимых условиях я её продолжать не могу, да и коэффициент полезного действия при этом у меня (как и у всякого на моём месте), безусловно, понижается, и, кроме