Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта - Алексеева Татьяна Сергеевна
Ждать пришлось невообразимо долго. Рядом с ним звучали другие голоса, то совершенно незнакомые, то вызывающие в памяти какие-то смутные образы чем-то близких ему людей. Иногда разговаривали между собой, иногда обращались к Александру, и пару раз он, как ему казалось, даже что-то отвечал им, но потом не мог вспомнить ни их вопросов, ни своих ответов. Правда, он особо и не пытался это сделать. О чем бы они ни говорили, это теперь не имело никакого значения.
И вдруг, совершенно неожиданно, когда он уже почти потерял всякую надежду, рядом опять зазвучал тихий любимый голос. Теперь он был близко, совсем близко, его не отделяли от Александра никакие преграды, он мог расслышать каждое произнесенное слово. А потом, так же внезапно, ему стало ясно, что он еще и понимает их смысл.
— Я ничего не буду говорить, я не буду его трогать, я только рядом с ним посижу, — уже не просительным, а каким-то отрешенным тоном говорила Наталья.
Другой мужской голос начал что-то отвечать ей. Александр узнал и его — это был Владимир Даль, его друг, литератор и врач, который уже приходил к нему. Пушкин разобрал в его речи только одно слово — «нельзя», после чего снова стало тихо. И тогда поэт вдруг испугался, что тишина затянется на много часов или дней, а родной голос и вовсе вернется не скоро, — испугался так сильно, что решил попробовать помешать этому.
— Натали… — позвал он, собрав для этого все оставшиеся у него силы. — Таша!..
В тот раз его никто не расслышал. Было темно, и, возможно, все дежурившие возле его постели вышли из комнаты, а может, Александру только показалось, что он произнес имя жены громко вслух, на самом же деле его голос звучал слишком тихо? Этого он тоже не понял, но решил, что, отдохнув как следует, позовет ее снова. Рано или поздно рядом окажется хоть кто-нибудь, кто его услышит, поймет, что ему нужно, и позовет Наташу.
Собираться с силами во второй раз Пушкину пришлось очень долго. Ни на мгновение не отпускавшая его боль усилилась, и какое-то время он мог думать только о том, как бы сдержаться и не закричать. Ему казалось, что так прошли целые сутки, потому что в комнате в какой-то момент стало темнеть, потом она полностью скрылась во мраке, а еще через некоторое время тьма начала медленно рассеиваться, и сквозь нее опять проступили очертания мебели. Боль как будто бы чуть уменьшилась, но вместе с ней ушли и последние силы, и Александр опять не смог произнести ни слова. Он лишь негромко простонал, надеясь привлечь чье-нибудь внимание и боясь, что это не поможет и его никто не услышит.
Его услышали. Откуда-то сверху к нему метнулась странная тень, чьи-то пальцы аккуратно, но крепко взяли его за руку. Александр обрадовался и, пытаясь рассмотреть того, кто откликнулся на его стон, сжал эти пальцы. Тень нагнулась к нему, и совсем тихий голос — из тех, смутно знакомых, но так и не узнанных, — начал ласково уговаривать его почти в самое ухо:
— Не сдерживайся, не надо, не мучай себя! Если хочется стонать и кричать — кричи! Кричи, плачь, если больно, так легче будет…
«Стонать, кричать… зачем это? — не сразу понял Пушкин. — Ах да, стонать надо, если больно! Но… тогда ведь и Наташа узнает, что ему больно, тогда она тоже будет из-за него плакать! Нет, нельзя этого делать, нельзя…»
— Нельзя!.. — произнес он вслух, и на этот раз у него получилось сказать это достаточно громко и четко. — Нельзя стонать… жена услышит. Стыдно…
Ему стали говорить что-то утешающее, но он опять не мог расслышать отдельные слова и не понимал их смысла. Ему было досадно, что он истратил накопленные силы на ответ и теперь не может попросить, чтобы к нему позвали Наталью. К счастью, утешавший его человек не уходил. Он продолжал сидеть рядом, бормотать что-то неразборчивое и грустно вздыхать. И хотя уменьшить терзавшую Александра боль было не в его власти, в его присутствии умирающему стало чуть легче. Он полежал еще немного молча и неподвижно, а потом, почувствовав, что опять может говорить, сосредоточенно прошептал:
— Позовите Ташу… жену…
Ему не ответили. А может, ответили, но он опять не услышал? Этого Александр не знал, но отступать и ждать неизвестно какое время, пока рядом с ним окажется кто-то из друзей, он не собирался.
— Позовите ко мне жену, — попросил он снова и с огромной радостью заметил, что его голос звучит довольно громко и внятно.
В комнате внезапно стало чуть светлее, и он различил сразу несколько лиц — давно знакомых, почти родных. Князь Вяземский с женой Верой, Жуковский, Даль, Плетнев, тетушка Загряжская… Теперь все они точно должны были услышать его слова и понять, чего он хочет. Однако ему в голову внезапно пришла мысль о том, что, даже если его просьбу поймут, ее необязательно захотят выполнить. Надо было не просто позвать Наталью, надо было придумать какое-нибудь важное дело, с которым была бы способна справиться только она. Но что такого особенного она могла бы для него сделать? Пушкину ничего не приходило в голову, мысли путались, и он прилагал огромные усилия, чтобы не забыть, о чем думал. «Надо попросить, чтобы она сделала хоть что-нибудь, хоть какую-то малость, — повторял он про себя раз за разом. — Тогда ее согласятся позвать… Должны будут согласиться…»
— Воды! — неожиданно осенило его. — Пусть Наташа даст попить… Позовите ее!
Он был уверен, что в этой просьбе ему точно не откажут, и жалел, что не додумался до такой простой мысли раньше. Ответивший ему Владимир Даль был хотя и мягок, но непреклонен:
— Нельзя. Надо потерпеть. Держись, пожалуйста…
«Сколько? Сколько еще терпеть?!» — хотелось закричать Александру, но он опять не смог вымолвить ни слова и только громко застонал. А потом, вновь спохватившись, что его стоны могут напугать жену, с огромным трудом заставил себя молчать. Ведь Наталья точно была где-то рядом, скорее всего в соседней комнате. Или даже сидела под дверью его кабинета, чтобы находиться как можно ближе к нему.
Но он все-таки должен был найти способ увидеться с ней. А еще ему действительно хотелось пить, с каждой минутой все сильнее. Почему ему отказывают в стакане воды? Хоть бы чуть-чуть дали, чтобы во рту не так сухо было! Но если ему не дают пить, может быть, надо попросить чего-нибудь из еды, сочного?
— Позовите жену, пожалуйста, — снова обратился Александр к присевшему рядом с его диваном Владимиру. — Пусть принесет… морошки. Пусть меня ею покормит…
Почему он подумал именно о морошке? Были у него и другие любимые лакомства, но в тот момент он почувствовал во рту именно этот приторно-сладкий вкус засахаренных медово-желтых ягод. Когда он вообще угощался ими в последний раз? Этого Пушкин не вспомнил бы, даже очень постаравшись. Но это его теперь и не интересовало. Важно было другое — выполнят его просьбу или нет?
— Наташу… — попросил он еще раз. — И морошки…
Рядом послышался громкий шепот, Даль и Загряжская о чем-то заспорили. Слов Пушкин опять не разобрал, но в том, что они именно спорят и один из них пытается в чем-то убедить другого, не сомневался. Ему оставалось только надеяться, что победит в этом споре тот, кто согласен привести к нему Наталью.
Потом недовольный шепот стих, и Пушкину снова пришлось ждать. Он закрыл глаза и не знал, сколько прошло времени — ему казалось, что очень много, но он понимал, что может и ошибаться. Кто-то ходил по комнате, ступая еле слышно, кто-то открывал и закрывал слегка поскрипывавшую дверь, издалека доносились еще какие-то неразборчивые звуки. Александр прислушивался к ним и все ждал, не прозвучит ли в тишине так необходимый ему голос Натальи.
Боль снова усилилась и снова немного стихла, в комнате стало темнее, затем опять светлее — и вдруг дверь скрипнула, и послышались совсем легкие, невесомые шаги, настолько тихие, что Пушкин даже решил, что ему кажется, будто к нему кто-то вошел. Испугавшись, что так и есть на самом деле, он открыл наконец глаза, и у него вырвался шумный вздох облегчения и радости. Перед ним, совсем близко, вплотную к дивану, на котором он лежал, стояла Наташа.
