Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
Зато уж молодой и ярый дьякон Мирон нетерпеливо, чуть ли не с притопом и с убийственной для отца Пекки мощью, отхватывал:
– Тело Христово прими-и-те!..
Под присмотром ветхого старца «безбатешник» Авдейка буквы выучил до Рождества.
К Троице ловко складывал слоги.
А к «петровкам» уже читал в том же «Азбуковнике» поучительные стихи:
Книгу сию добре храните,
Опасно на место кладите.
Не вельми разгибайте,
На седалищном месте не оставляйте.
Книгу сию аще кто не бережёт, —
Таковый души своей не бережёт…[93]
…Авдея прельстила грамотность. Книжности он взалкал. Всё, что было интересного на пергамах у отца Парамона, списал на бересту в собственность.
На том устроился его ум.
Основалась мысль.
А надо сказать, засеян разум младого книгочея оказался семенами отборными, урожая 1503 года, когда его дряхлый учитель, совсем ещё молодой в тот давний 1503 год отец Парамон (Пекка), сподобился проделать пеший путь от Сулгара до Новгорода для благословления на чин – за три рубля.
И в монастырском хранилище жадно списывал он тогда из Библии на потребу своей должности и из любопытства.
Оттуда перенёс в сулгарский храм и дух веры со всеми его особенностями тех лет на Руси, уклонами и нестыковками.
На исходе своей жизни осенил отец Парамон (Пекка) таковым духом и мудролюбого Авдейку.
17
Отец Парамон (Пекка), как носитель духа зачинателей раскола на Руси великих строптивцев конца XV века, в молодости, в дни своего пребывания на Волхове, заметным был обитателем монастырских келий. Молодой, хрупкий, лицом и тонким волосом сливался он с рассветным туманом, аки бесплотный, стремительно пересекал Торг…
Острыми коленками взбивал подол рясы – по льду Волхова торопился в Детинец…
На паперти Софийского собора ширил прозрачные глаза свои, изумлённо хлопал ресницами белыми, как крылышки моли, увидав однажды епископа Рязанского Кассиана-нестяжателя.
Загорелось сулгарскому парню перекинуться словом со знаменитостью.
Извинительно крестясь и кланяясь, Пекка заступил в тот день дорогу кривоногому, развалистому Кассиану.
Спросил, правда ли, что в Божественных Писаниях баснословия множество и Евангелие не истинно излагает?
Ради худенького трепетного попика у матёрого еретика не токмо ответное слово с языка соскочило, но удостоен был младший брат подробного изложения нестяжательских воззрений. Мол, что там баснословия в Писаниях и ложь в списках евангельских!
В этом ли проруха веры!
И стал Кассиан толстые пальцы загибать – на одной руке не хватило.
Так, вместе с сыпучим снежком декабря 1503 года посередь славного Новгорода Великого снизошли на будущего сулгарского священника дерзостные истины.
Сказано было ему борящимся Кассианом:
– Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа следует проповедовать неравно Отцу Его; честное и святое тело Христа и честная и святая кровь не есть вино и хлеб; верных Христу собор – сие есть отнюдь не кирпичные чертоги; иконы – суть идолы; платы за священнический чин не брать; пред священником не исповедоваться. А как перестанет человек грех творити, так и несть греха…
С необычайным жаром было сказано.
Будто молнией ствол распороло.
Навек запеклось в душе отца Парамона (Пекки).
18
Спустя несколько дней в том же самом Новгороде ещё одним огнём опалил яростный Кассиан душу молоденького попика из Сулгара – жаром костра инквизиции, пожравшим плоть своенравного епископа.
В ночь на 25 декабря 1503 года на Детинце возведён был сруб-складень, брёвна в нём лежали, как заметил Пекка, без пазов, а только с затесями на концах.
Щелявый получился сруб.
Для лучшего поддува.
Внутрь навалили воз бересты, сверху сухих смоляных поленьев. И плахами прикрыли.
Народу набралось на площади вприжим, в улицах не протолкнуться.
Ещё мученика не привезли, а уж возле жжелища разведён был костерок – поджёгный.
В кадке дёготь мерцал. И в нём четыре факела мокли, напитывались горючестью.
Пекка выбился в первые ряды, близко увидел угрюмую морду стрельца с секирой – орал воин на любопытных, стращал, пояснял, мол, сейчас так полыхнёт, что и царь не уймёт.
Не впервой, видать, церковную казнь сторожил.
Пробилась наконец через толпу санная упряжка – Кассиан на цепи сидел в розвальнях на голых досках.
Не узнать было вдохновенного поборника истины.
Казалось, даже и борода отряслась с того дня, когда он в голову Пекки вкладывал свои супротивности. Весь он будто изболелся и усох.
В долгополом рубище, босой, на четвереньках взобрался на адское печище и безропотно позволил связать руки за столбом.
Дьяк соборного приказа читал по свитку.
Над толпой разносилось:
– …А то же и воля Великого князя – чтобы еретиков казнить, жечь и вешать, пытать их накрепко, дабы дознаться, кого они прельстили, дабы и отрасли их не оставить!..
Приказной возопил анафему.
Поджигальщики пали на колени и разом сунули огонь в щели сруба, в самый низ.
«Вот ведь как устроено!» – изумился отец Парамон (Пекка) мгновенной огневой отдаче, жаровому толчку в лицо.
Береста взялась, будто порох. Сразу через край хлынуло. Уже между плах под ногами Кассиана огненные змейки играли, щекотали голые пятки.
Кассиан успевал – торопился:
– …Чудо, чудо! – вопил он. – Как в познание не желаете прийти: огнём, да кнутом, да виселицею хотите веру утвердить! Это же какие апостолы научили вас так? Не знаю. Мой же Христос не приказывал так учить, еже бы огнём, да кнутом, да виселицею в веру приводить!..
Тут ещё один выброс пламени случился из бревенчатого жерла – шибануло в небо от смоляных чурок, и сразу остался Кассиан в чём мать родила, рубище его разнеслось по площади хлопьями сажи.
Тело вспузырилось и оплыло.
Мученик утоп в огненной струе.
Вечером и косточки его копчёной не смог рассмотреть отец Парамон (Пекка) в груде головней.
«Се Христос, – думал он, в потрясении стоя над пепелищем… А митрополит?… А митрополит, выходит, – Пилат…»
19
Господи, а каким же победителем похаживал сожжённый епископ Кассиан по новгородскому Торгу ещё совсем недавно. И стая однодумцев вилась за ним предлинная. И посох его стучал повелительно. Грозно – в сторону Московского митрополита. Мол, наша взяла! Не мы ли говорили тебе, владыко: ложно ждать конца света в 7000 году (1492 от Р. Х.). Цифры суть идолы и не могут ничего знаменовать. А ты, Зосима Брадатый, всё-таки объявил 1 сентября концом. И не велел людям сеять хлеба. Вывел на площади вопящих баб и оглашенных нищих.
А вот – не случилось!
И Русь потом три года голодала. Деревнями вымирали поверившие тебе. Так кто же из нас
