Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

Бунтовал Кассиан. К Всевышнему взывал. Повелевал небесным войском. Забыл, духовный победитель, про кесаря – Великого князя – и его войско земное. В отличие от митрополита.

А униженному Зосиме Брадатому ничего и не оставалось, как припасть к стопам государя.

Вымолил митрополит у государя «указ».

Вот и полыхнуло инквизицией от Волги и до Волхова.

Пеплом рассеялась плоть нестяжательская по лугам и лесам.

Немногие уцелевшие, как Нил Сорский, забились в скиты.

Мысли их остались в берестяных и пергаментных списках, на царах. Память о них затаилась в глубинах душ, ими очарованных, таких, как отец Парамон (Пекка) да потом Авдей-грамотей.

Никаким огнём не выжечь.

Убеждения нестяжателей были таковы: Бог един, а не троичен;

Христос лишь Божий посланник и основатель братства, но не есть Бог. Подобает духом поклоняться Богу, а не внешним образом. Вся Церковь с её иерархией, таинствами, богослужениями и учреждениями есть позднейшее человеческое предание и праздное измышление.

В храмы не ходить, ибо они кумирницы, молебнов не петь, не каяться и не причащаться от священников. Ладаном не кадиться. На погребение не отпеваться. По смерти не поминаться.

Кресты и иконы сокрушать, ибо они суще идолы.

Святых на помощь не призывать и мощам их не поклоняться. Постов не соблюдать. Писаний отеческих не читать.

Истинное христианство состоит не в делах внешней набожности, а единственно в исполнении заповеди любви к ближнему.

Люди всех вер – одно у Бога: и татары, и немцы…

20

…Становилось прозрачнее за окном, будто в овсяный кисель подливали воду. И ягодного соку по капле.

Исклёванные писалом восковые дощечки Авдей сложил в клети.

На крыльцо вышел с федулой в одной руке и со смычком в другой.

Комары ещё в росе утопали, не досаждали. В утренней влажности струны увяли.

Авдей на ходу водил по федуле смычком из конского волоса, скрипел колками, настраивал.

При подъёме на гору остатки псалмов Давида выкипели у него в душе. По пути в Сулгар начали слетать с губ купальские попевки.

Подтягивала федула – одной струной на восклик, двумя на подвыв. Авдей пробно прокричал:

Нарождалися три ведьмы

На Петра да на Ивана!..

Он шёл босой, в синей рубахе, небрежно-низко подпоясанной.

С уткнутой в живот федулой. И смыкал поперёк хода.

Пятое колено первопроходца Синца.

Холостой малый конца XVI века.

Такой музыки ещё не слыхала иссечённая ручьями старая сулгарская дорога.

От Синца только похабам довелось ей внимать.

Шаркунками да бубнами довольствовался его сын Никифор.

Деятельному внуку Синцову – Геласию – хватало колокольчика под дугой.

Его дочка Матрёна, ходя на свидание к Василию, бывало, затягивала на этой дороге разве что бабьи слезливые песенки.

А вот у её сына Авдея в обиход пошла уже невиданная доселе в этих местах федула! Имелась также у парня пропасть разных рожков, сопелок.

Подтянув струны, Авдей закинул федулу за спину. А из-за пояса наощупь вытащил жалейку в три дырочки.

И закрякала берестяная трубочка в густой, влажной ночи 1590 года на Ивана Купалу!..

21

На поляне за церковью сулгарские девки волочили по траве холстину. Выжимали из неё росяную влагу в горшень, чтобы лица мыть для прельщения. И в избах кропить углы.

На святую воду надейся, а купальскую росу собирай!

Издалека услыхали: Синцовская идёт!

Воспрянули духом – ответствовали хохотом, визгом, мол, здесь мы. Теперь собственное горло настроил Авдей для сердечного отклика.

Прошёлся ладонями по груди, по коленям – и во всю мочь:

Ходил чижик по улице,

Сбирал девок на Купало,

Молодушек на гулянье…

Девки скоры, своевольны,

А молодки-те с дитями,

Мужиками заслонёны…

Много полуночников выползло на продувную храмовую высоту из-под горы, с Суландского заречья.

Тут на взъёме, скорее всего, солнце примешь на лицо и с этим благословением как с поцелуем Сварога – бога неба, кубарем скатишься в ил старицы, в лоно его жены Макоши, земляной матери. Обваляешься в грязи и сразу в воду с головой! Выскочишь на берег чистым и сильным, как их сын Купала.

В деревню понесёшь купальскую грязь в корзинах, в мокрушах, да и вовсе в горстях. Лишь бы плеснуть ею на соседа…

В кутерьме, в заверти многочисленной располовиненной молодой плоти у костра Купалы непременно начиналось брожение крови, отуманивание голов. Током по телам пробегали позывы к единению. Были тут, конечно, и робкие, и незрелые. Были и убеждённые праведницы. И хладнокровные увальни.

Авдей, однако, от роду склонялся озоровать.

Белотелый, жилистый, с упругим корнем в волосиках паха, он гнал по берегу всё дальше и дальше от костра угорскую девку Илку. Её со спины тоже только расплетённая коса прикрывала. А две ягодины пониже поясницы – глаз не оторвать – подбивались при беге маленькими ножками, играли, устремляли гонца к щипку и захвату.

Авдей до гривы дотянулся – тпррру!

Они повалились в прибрежный ил, перекувырнулись в нём несколько раз и словно бы живая первородная плоть в руках Создателя, стали мяться и свиваться, слепливаться…

Толчки и биения внутри глиняного кома умерились. Опять располовинилась плоть. Поднялась отдельными человечинами и рухнула в реку.

Течением сволокло с них глиняные рубашки. Белыми, уёмными, непорочными побрели они по мелководью обогреваться у костра.

– Кажись, Авдейко, ты с Анькой Кошутиной на Пасху-то шутковал. Что же нынче не в ту сторону поглядел? – спросила Илка.

– Не указ мне. И не ты ли с Титом в прошлый год купавилась?

– Все наши девьи гульбы в бане смоются. А вы, синцовские, до сладкого больно охочие. Нет чтобы посвататься.

– Посвататься – как горшок попросить. Дело нехитрое.

– Хитро не хитро, а без него жизни нету.

– Жизни много вокруг. Вот нынче поеду на Лимский увал в каменоломни за жерновами. Поглядим жизнь. Не до сватовства.

– Хотя бы ленту мне привези.

– Не купечествовать еду. Кайлом махать. Не до побрякушек.

У края кустов они напялили одёжки и вышли к игрищу у костра степенным, ровным шагом.

22

Дни лета отчёркивались на песчаном берегу Пуи бороздками опадающей воды, подобно годовым кольцам.

От воды вверх, венец за венцом, поднимался сруб мельничного амбара. Стена отражалась в реке плавучей переправой. Казалось, можно перебежать по брёвнам, нарвать на заречном лугу ромашек и васильков.

Нынче матицу поднимали, и отец Мирон опять был приглашён для молебна. Угольки раздувал в кадиле, крошил сухую смолу в жаровенку.

Жидкую косицу закинул