На заре земли Русской - Татьяна Андреевна Кононова
Обвинение было оглашено сразу же, как только молва утихла. Когда люди узнали правду, о пощаде речи и не шло. Очень хотелось поступить по старым правилам, которые были единственной истиной ещё при отце: кровь за кровь, смерть за смерть, но Русская правда, подписанная рукой великого князя Ярослава, уже не дозволяла кровной мести. Убийство вольного мужчины каралось немалой вирой в сорок гривен, вольной девки — в двадцать. Вина в смерти также считалась убийством, порой даже умышленным. Доказать вину или невиновность отрока Бажена никто не мог, ведь на берегу они с Весняной тогда были одни, а малые ребята, дети мастера, не зная законов, могли только навредить делу.
И поэтому против Божьего суда[28] никто не высказался. В дружине парня недолюбливали за скрытность и за то, что он всех чурался, словно ставил себя выше других, не на равных со всеми. Отец его был человеком ничем не замечательным, а вот сын уже отличился дважды, и некоторые кмети, особенно отроки из младших гридней, с нетерпением ждали, чем же обернётся «поле». Самое трудное заключалось лишь в том, что за Весняну никто не мог отвечать: взрослых братьев у неё не было; отец, почти старик, против хорошо обученного молодого кметя не мог бы встать на равных. Узнали об этом лишь в день суда, когда Бажен, выйдя на обнесённую кольями расчищенную поляну, вдруг понял, что против него никто не вышел. Полочане неодобрительно зашептались: если за пострадавшего никто не отвечал, то суд мог закончиться хорошо для обвиняемого, а этого не хотелось никому.
Правда, замешательство продлилось недолго, а когда разрешилось, то вызвало новые неодобрительные перешёптывания и споры среди горожан. Решительно раздвинув передние ряды собравшихся поглазеть, против княжьего гридня вышел парнишка из посадских, узкоплечий, кудрявый, с хмурыми светло-зелёными глазами. Старший дружинник, посмеиваясь про себя, дал ему меч и приказал обоим скинуть полушубки и кафтаны. Раздевшись до рубашек, парни взяли оружие и остановились друг напротив друга; теперь ни у кого из них не было защиты, кроме Бога.
— Прекрати это сей же час! — приглушённо воскликнула княгиня Александра, невольно схватив Всеслава за руку. — Вели прекратить! Так нечестно!
— Отчего же? — нахмурился князь.
— Митя — не гридень, а мастер! Какой ему поединок, он драться не умеет, не продержится! Ты ещё одной смерти хочешь?
— Он сам так решил, — сурово ответил Всеслав. — Бог им судья, я не имею права вмешиваться.
— Глупо надеяться на Бога, когда нет надежды даже на себя, — тихо промолвила Александра. — Ты приказал провести Божий суд, зная, что за девочку некому заступиться, кроме него. Зачем?
Всеслав не ответил. Пристально глядя в обнесённый редкими кольями круг, поднял руку и резко опустил:
— Начинайте!
В тот же миг перешёптывания стихли. После ночной пурги Марена успокоилась, солнце изредка выглядывало из-за серой гряды облаков, блестело на металле, на тонкой корочке подмороженного наста. Мелкий снежок тихо сыпался с неба, оседая на волосы, на одежду, таял на руках и ресницах.
Перехватив поудобнее широкую рукоять меча, Бажен начал бой первым, сразу после приказа. По правилам нельзя было выходить за колья, ограждающие поляну — высокие, гладко обструганные, как из частокола, — и он медленно, неторопливо кружил в серёдке, загоняя своего противника к краям и не позволяя ему приблизиться. Он управлялся с оружием легко, играючи, влажная рукоять не скользила в его расслабленной руке, он был уверен в своём превосходстве и даже не особенно трудился. Дмитрий тщетно пытался достать его остриём меча, оружие у него уже дважды выпадало, и под тревожные голоса наблюдающих он поднимал его, коря себя за неловкость, и пробовал снова и снова.
Лёгкая холщовая рубаха совсем не защищала от ударов и уколов меча. Затрещала ткань, кровь из задетой руки брызнула на снег. Сдавленно охнув, Дмитрий на мгновение опустил оружие: левая рука дёрнулась и повисла безвольной плетью, а кровь из широкого пореза продолжала капать на белоснежный холодный покров и на новые кожаные башмаки, вытягивая за собой все силы. Перед глазами у него поплыли тёмные круги, земля плавно закачалась. Хмурясь и кусая губы от боли, он растерянно огляделся по сторонам, увидел, как на него смотрели все: со страхом и надеждой. Недолгой заминки и пятен на снегу никто не заметил. Светлокосая девочка в меховой шапочке, дочь боярина Радомира, которой он когда-то помог, и вовсе сложила ладошки у рта и беззвучно молилась: «Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную…» Дмитрий прочёл по губам.
Точно так же могла бы за него молиться Весняна, не случись к радости и забаве Марены вереницы печальных событий пятью днями ранее… Схватив пригоршню снега, Митька запихнул его под рукав, чтобы остановить кровь, и, забыв о боли, пришедшей после удара, сильно размахнулся мечом, да так, что едва сам устоял на месте. Хрупкий наст выскользнул из-под ног; покачнувшись и шагнув вперёд, он рубанул мечом наискось, почувствовал, что оружие почему-то идёт тяжело, словно прорывается сквозь что-то твёрдое, а после, не удержав равновесие, сам с размаху сунулся в снег лицом вперёд. Ломкая и острая ледяная корка раскровила нос и щёку, в ушах зазвенело, но Дмитрий нашёл в себе силы подняться.
Словно сквозь плотную пелену, белёсый речной туман он видел, как, расталкивая в разные стороны отчего-то приумолкших зевак, к нему бросились трое старших дружинников, подхватили под руки, поволокли прочь с поляны. Будто со стороны наблюдал, как двое других подошли к Бажену, который лежал навзничь и не двигался, а из-под его разорванной рубахи быстро расползалось яркое кровавое пятно. Собственная раненая рука внушала куда больше беспокойства: она почти не шевелилась, рукав рубахи насквозь пропитался кровью и на морозе затвердел. Парня водило из стороны в сторону, Радомир держал его за плечо, не позволяя упасть, и что-то тихо говорил на ухо. От усталости и боли он ничего
