На заре земли Русской - Татьяна Андреевна Кононова
— Сашенька, ласточка, — тихо окликнул Всеслав. — Иди ко мне, родная…
Уткнувшись в его плечо, Александра отчаянно разрыдалась, заглушая в себе рвущийся на волю крик. Невыносимая жалость к погибшей девчушке и страх перед смертью рвали душу, наизнанку выворачивали. Всеслав молча гладил её по голове, а она не могла успокоиться, вся дрожала, ей казалось, что зимний холод пробрался и сюда, в тихую уютную горенку, но не холод был виной.
При ней ещё никто никогда не умирал. И эта боль, что захлестнула её ледяной волной сейчас, оказалась совсем незнакомой, такой тоскливой и безнадёжной. Осознание смерти никогда не приходит быстро, но приносит с собой горечь и рваную, жгучую пустоту.
— Не надо, молчи, я всё понял, — тихо промолвил князь, когда Александра попыталась рассказать, что случилось, отстранившись наконец и пряча покрасневшее от слёз лицо. — Слезами её не вернёшь и не поможешь, только себя измучаешь. Это неизбежно, смерть всегда была и будет, и мы ничего с этим не можем поделать. Люди приходят в Явь и уходят, с теми, кого мы полюбили, прощаться всегда больнее. Это перетерпеть надо, Сашенька. Пережить. Боль бывает всякой, но и такая пройдёт.
Всеслав знал, о чём говорил. Он видел смерть отца, слышал его последнее слово. Матушка его переступила грань Яви, когда он был ещё ребёнком. Александра вдруг почувствовала себя совсем слабой по сравнению с ним.
Как бы ни был прав супруг, даже говорить о произошедшем сейчас было тяжело. Перекрестившись и прочитав шёпотом перед иконой краткую молитву за упокой души рабы божьей Василисы (этим именем Весеню нарекли при крещении), она распустила косы и легла, попыталась заснуть, чтобы забыться, но сон не шёл, его отгоняли тяжёлые, тревожные думы, и до самого утра она так и не сомкнула глаз, глядя в темноту и беззвучно всхлипывая.
* * *
Через три положенных по обычаю дня Весняну хоронили. Шумное празднование святок отошло назад, отступило, давая дорогу немому горю. Александра, помня слова супруга, крепилась, оставаясь спокойной на глазах у всех, и лишь в горнице, в одиночестве, могла не сдержаться, когда больше совсем не оставалось сил.
Дмитрий за пять минувших дней словно повзрослел на пять солнцеворотов. Обыкновенно добрый, улыбчивый и смешливый паренёк, он закрылся в себе, на все расспросы отвечал едва ли три слова. Казалось, даже светлые зелёные глаза его, точно трава в росе, потемнели и помрачнели. Он не позволял себе слабости, только один раз, когда на отпевании снова увидел Весняну, бледную и всё такую же красивую, с венком над головой, — молча заплакал, глотая слёзы, отвернулся от гроба. Но никто не осудил его ни словом, ни взглядом: многие знали, что он был неравнодушен к девушке, и с большим трудом ему давалось терпение.
Вторая луна этой злой зимы встретила всех страшными крещенскими морозами.
Ночь после похорон была жуткой. Лес, река, сами боги жалели девочку и лютовали на виновных. Колючий промозглый ветер выл в печных трубах и рвал ставни, замёрзшие берёзы и осинки с гулким треском гнулись под метелью, снег бил в маленькие окна изб, затянутые желтоватым бычьим пузырём. Те, кто верил в Бога, полночи молились, прося Господа упокоить ушедшую душу, а те, кто поклонялся природным силам, приносили маленькие требы своим богам, боясь не столько за покойницу, сколько за себя: за неё, мол, тревожиться уже не к чему.
И так пять дней минуло после гибели тихой и незаметной старшей дочки золотых дел мастера. Всеслав догадывался, кто и почему в этом виноват, но ни с кем догадками не делился: решил, что покуда сам не будет уверен в том, что прав, никому ни слова не скажет. Но когда догадка посетила впервые, нелегко было сдержаться, обдумать всё холодной головой и не броситься выяснять правду сразу же.
В смерти дочки золотых дел мастера был виновен Бажен, младший сын гридня Благояра. Однажды оступившись и не осознав, не исправив свою ошибку, он пошёл по кривой дорожке, наклонной, ведущей прямо по отвесному склону лжи, подлости и грязи. Убить другого человека, ни в чём не повинного, только из-за боязни за свою голову — это было уже слишком. Всё произошло тихо и так быстро да незаметно, что никто, кроме Всеслава, ничего не понял и ни о чём не догадался. А сам князь знал, что было до этого и почему отрок повёл себя таким образом. Только не было последней ниточки, того узелка, который можно было бы развязать, и тогда бы распутался весь клубочек страшной загадки.
Бажен, его отец, боярин Андрей и сыновья мастера-кожевенника Роман и Милодар были в сговоре. Карта, нарисованная рукой Романа, стала первым звеном в цепи неминуемых событий, которые тянули все славные дела вниз, не позволяя им перевесить. Карта, измена Андрея, предательство и наговор на Радомира, самого первого друга… Но кто его подводил, Всеслав пока не знал и не догадывался. Кому-то из заговорщиков хотелось, чтобы Радомир и большинство старших гридней оказались не у дел, и молодой князь остался без помощи своих верных советников и товарищей. Рисунок на перстне, который приложили к грамоте, писанной для Изяслава, совпадал с золотой вязью на серьгах, что носила Любаша, жена Радомира. На этом рисунке были изображены две веточки брусники и медвежья лапа: знаки, которые когда-то придумал ещё Радомиров дед, славный охотник. Кто-то этот рисунок подглядел, а Бажен, по научению отца заказав перстень у мастера Ефрема, должен был описать для работы именно его, чтобы все, кто мог бы случайно узнать, думали на самого Радомира.
Весняна частенько помогала отцу в работе, хотя у него и подмастерья были, и меньшие сыновья, которых он лично обучал золотому делу. Старшая дочка носила воду и угли, бегала по отцовским поручениям, в соседней горнице стряпала обед и, конечно же, про Радомиров перстень всё слышала. Бажен знал, что у них с Дмитрием — дружба, а тот, в свою очередь, может лишнего рассказать князю, и тогда заговор будет раскрыт, а о том, что станется с причастными к нему, и думать не хотелось. Он долго размышлял, как бы заставить Весеню молчать о том, что она слышала; но ни сватовство,
