На заре земли Русской - Татьяна Андреевна Кононова
— Подойди, поклонись князю. Твоя правда, Бог наказал виновного, прибрал к себе. Теперь ему перед Всевышним ответ держать…
На негнущихся ногах юный мастер подошёл к Всеславу, пряча за спиной левую руку, молча поклонился. Чуть поодаль увидел младшего отрока, который был его давешним противником. Бажен лежал на снегу всё так же без движения, меч выпал из его ослабевшей руки, пальцы разжались, да так и застыли. Только тогда до Дмитрия дошло, что свершился-таки Божий суд. Слабость от страха за произошедшее и от накатывающей боли нахлынула густой тягучей волной. Он не слышал, что сказал Всеслав, не видел, как внимательно и пристально смотрела на него бледная от испуга Александра. Не помнил, как добрался до дома мастера и завалился спать.
* * *
Проснулся Дмитрий всё так же доме мастера, в своей горнице на втором полу. Правда, теперь ему она уже не принадлежала, ведь он жил отдельно от мастерова двора, но здесь всё казалось родным и знакомым: низкий широкий сундук, заменяющий постель, придвинутый к окну и хорошо освещённый стол с двумя стульями — он за ним раньше работал, серые холщовые занавески, самодельный деревянный лоток для инструментов: когда-то не забрал, а теперь уже и не нужно было. Осмотревшись и убедившись, что ему ничего не привиделось, Дмитрий хотел подняться, но жуткая слабость не позволила даже пошевелиться. К горлу комком подобралась тошнота, раненая рука вновь дала о себе знать, выстрелив тупой болью. Оставалось только лежать.
Спустя некоторое время полнейшей тишины и одиночества в светлицу вошла Ладмира, жена мастера. Она была сильно его моложе, но из девок давно вышла; высокая, статная и собой пригожая, она сразу же будто заполнила всю горницу, хотя всего лишь прошлась от двери до оконца, отдёрнув занавеску и впустив свежий морозный воздух, и присела на лавку у края сундука. С мягкой, печальной улыбкой оглядела лежавшего парнишку, на миг приложила ладонь к его разгорячённому лбу, проверяя жар, после развернула перевязку на его руке, промыла и наложила новую, чистую.
— Спасибо, тётка Лада, — тихо и хрипло прошептал Митька.
— Не тебе благодарить, соколик, — Лада снова погладила его по голове, так тепло и ласково, что у него едва слёзы не навернулись. Так, бывало, делала в далёком и полузабытом детстве родная матушка. — Когда б не ты, его бы оправдали. А теперь ещё что будет… Рука твоя заживёт нескоро. Да и сам пока на ноги встанешь… Любил ты нашу Весеню, знаю…
Голос её вдруг прервался, она смахнула слёзы рукавом и отвернулась. Дмитрий смутился. Он почему-то всегда думал, что Весняна в своей семье была будто чужой, ни ласки, ни любви от отца и мачехи не знала. А сама Ладмира виделась ему бабой суровой и неприступной. В тёмных глазах её никогда не было того тепла, которое заставляло бы ребятишек тянуться к ней, как к огоньку, а теперь вот — Митьке самому на миг почудилась матушка в молчаливой и строгой тётке Ладе.
— Ты позови, коли что нужно, — добавила она, помолчав немного. — Покуда не выздоровеешь, у нас побудешь. Отдыхай, спи побольше…
Ладмира ещё раз провела рукой по его льняным кудрям, расчёсывая их пальцами и приглаживая, и вышла, тихонько притворив дверь. Дмитрия снова потянуло в сон: он закрыл глаза, укутавшись в мягкое лоскутное одеяло. И во сне почему-то вспомнилось, что у матери были синие, как весеннее небо, глаза.
Глава 14
ПАМЯТЬ
После этого в Полоцке стало совсем тихо. Как будто мороз прихватил жизнь своей ледяной коркой и заморозил до самой светлой весны. Прошедший суд люди предпочитали не обсуждать; пороша засыпала поляну, и все напоминания о дне суда исчезли, стёрлись. У князя Всеслава были свои заботы, привычный ход которых нарушило внезапное происшествие. Дмитрий поправлялся, правда, одной рукой двигал с прежней осторожностью и пока что к работе золотых дел мастера вернуться не мог. Вместо этого он помогал по хозяйству мастеру Ефрему и его жене: то дров наколоть нужно, то дверь с крылечком подлатать, то починить что в доме. Ко всем работам парнишка был привычен, всему пришлось учиться рано и без чужой помощи, да и, к тому же, мелкие, но необходимые дела помогали отвлечься от грустных мыслей и хотя бы ненадолго перестать думать о погибшей девушке.
Ни дня не проходило, чтобы Дмитрий не думал о ней. Однако с каждым разом черты её милого, простого и открытого лица словно мягкой льняной тряпицей постепенно стирались из памяти. Он помнил, что глаза у неё были зелёные, что над высоким лбом лёгкими волнами вились тёмно-русые прядки, выпадающие из жиденькой косы, что у неё были нежные, но сильные руки, вечно испещрённые следами от кошачьих царапин, но сам облик Весняны он уже представить не мог, как бы ни старался. Правду говорили старухи: покойный уходил из родного мира, переступал черту Яви, и даже самые близкие со временем забывали его. Не полностью, конечно, ведь боль утраты уйти не может, может только притупиться, — а оставались лишь отдельные черты, слова, взгляды, поступки. Младшие ребятишки, дети мастера, тоже забывали старшенькую, хотя многое в доме напоминало о ней: лента ли обронённая, забытая ли ткацкая дощечка, случайно найденное в сундуке алое праздничное платье…
Когда рука совсем зажила и забылась боль, отошла назад, прикрытая ежедневными заботами, Дмитрий вернулся к себе. Мастер Ефрем с женой Ладой и пятью ребятишками от четырёх до десяти солнцеворотов хорошо справлялись со всем хозяйством и без него, и ему не хотелось быть обузой. Вот только в своей избе-горнице одиночество ощущалось ещё сильнее, словно так было всегда. Митька не раз мечтал, как на Ярилин день спросит у Весняны, станет ли она его невестой, и если она ответит согласием — а в этом он не сомневался, — то их уже ничто не разлучит. Он станет работать в посаде, как и старый учитель, а Весеня будет заниматься хозяйством и детишками, когда пойдут.
Он и раньше держался в посаде особняком, ни с кем близкой дружбы не водил, а теперь и вовсе стал угрюм и неразговорчив. В храме появлялся редко, не приходил на каждую заутреню, а когда стоял, то едва кланялся и крестился так небрежно, будто его кто заставлял. Оклады на иконы, что были его последней работой, он честно доделал,
