Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

Мы по улице ходили

Грязные как черти.

По субботам в бане мылись —

Так до самой смерти.

С майдана доносились девичьи хороводные голоса:

– Весна, где бывала? В лесу зимовала. Огород городила, капусту садила, краски заводила…

Городок Берёзовый будто на смотрины перед Двиной выставился.

Перед лодочками и карбасами. Перед налимами и стерлядями.

И пролётные гуси, и стоячие облака, и даль синяя, и царское око Ярилы – всё с улыбкой внимало кипящей жизни.

Приценился Ипат не праздно.

Помнится, похвалялся он перед Марусей десятком камней янтаря.

Обычно таковые, величиной с ягоду морошки, находились при корчёвке сосновых лесов.

Значит, общий вес драгоценностей Ипата мог составить 60–70 граммов. Янтарь в те годы был по цене серебра. Серебряный полтинник весил 25 граммов.

Таким образом, Ипат мог узнать рыночную стоимость своих драгоценностей – примерно 2 рубля. Хватило бы на пять книг. Знатная библиотека для тех времён!

Способ распространения книг с помощью офеньских торговых цепочек можно рассматривать как Интернет в зачатке.

Вопреки расхожему представлению о скудости и однообразии русского костюма в век Просвещения, необходимо заметить, что одежду и тогда шили с выдумкой.

На гостях Березового торжища могли быть рубахи, сарафаны, юбки, понёвы, кокошники, повязки, платки, косынки, повойники, порты, шубы, полушубки, армяки, тулупы, сапоги, лапти. Вещи известные. Но каждая имела массу вариантов. Так, например, сарафан, в зависимости от покроя, материала, цвета, назывался по-разному:

штофник, бархатник, пестрядинник, маренник, набивник, клинник, саян, костыч, ферязь, кундыш…

Женская и мужская обувь в зависимости от материала, кроя, назначения, места бытования тоже имела много отличий: сапоги, бахилы, бутылы, коты, башмаки, чирки, боторы, каныши, ичеги, уледи, упаки, поршни, неговани, скуты, обутки.

Женская рубаха, в зависимости от кроя, называлась станушкой, воротушкой, чехликом, долгорукавкой, проходницей…

21

В конце плавания Маруся уже не дичилась речей неслыханного склада, не убегала на корму от читаемых молодым смолокуром по-печатному замысловатых певучих словопрений.

Удерживала себя в опасной близи.

И вовсе слаженной парой одолела она с ним последние вёрсты пути – в толчки супротив морского прилива в устье Двины.

Причалили к брусьям, спущенным в воду для выкатки бочек. (К осени брусья станут чёрными от смолы.)

Первый приплав удостоился личной встречи хозяина канатной фабрики Густава Клафтона, прозванного Гусём-в-кафтане. Голландец стоял на вершине катища. Ветер развевал на нём полы этого самого кафтана, сигналил белой шёлковой подкладкой. Играл в буклях парика. А солнце сверкало на медных пряжках башмаков.

Рядом с ним стоял конторщик Макаров в высокой гренадёрской шапке-колоколенке с красной шишкой на конце.[128]

22

Вот какой вышел поворот: прежде обитал Ипат в вольных лесах, на неоглядных речных просторах, а вдруг оказался в полумраке канатной фабрики.

За Марусей увязался.

Со стороны это заведение казалось крепостной стеной – столь было длинно. А внутри словно в жерле гигантской пушки.

Один конец ствола этого орудия под крышу был забит паклей, пенькой, куделей. Отсюда канаты начинали завиваться в пальцах прях, как струи в дождевом облаке.

А на выходе из этого жерла выкатывались смотанные в тугие бухты, просмолённые, тяжёлые, как ядра.

Станы ходили по всей длине рядами: шпагатные, гасниковые, такелажные и один причальный.

На тонком витье управлялись по две бабы, ссучивали на катушки шутя.

Скручивание причальных канатов в натяг осиливали пять-шесть мужиков аршинными рукоятями.

Иной раз все станки одновременно раздвигались от начала до конца, и тогда казалось Ипату, будто это струны на вавилонской домре-мандолине, Бога веселить.

И на фабрике у Ипата дело выдалось опять же ямное.

Под железным корытом он в земле огонь поддерживал и батогом огнетал, замачивал в дёгте «струны», ползущие яко черви земляные.

Ему, покладистому, по душе пришлось новое житьё. Скоро он так обвык, что, не ослабляя напора на рогатину, в нужной строке вторил общей песне:

На фабрику жить пришёл.

До полуночи вставал,

На работу поспевал.

Там машинушку крутил,

Просак руку защемил,

Белу руку заломал.

За механиком послал…

Как механик-то идёт,

Он ключи стальны несёт.

Стал он просак разбирать,

Белу руку вынимать,

Меня худым словом ругать…

23

Скоро вызвали Ипата в контору.

В драном полушубке, в залитых смолой лаптях явился он к приказчику. Как с равным за руку поздоровался конторщик с работником. Попенял за недостойный капиталиста вид.

– Капиталы-то мои ещё в бочках на воде киснут, – оправдывался Ипат.

О том и Макаров стал толковать – о выгодах своего посредничества в сбыте Ипатовой смолы. Не придётся терпеть убытков от лукавства приказчиков на верфи в Соломбале. У них не углядишь, так и бочки не досчитаешься. А оптом ему, Макарову, продать, – Ипату с души камень. Они сидели у открытого окна и глядели на Двину, мелевшую стремительно – что ни день, то остров посерёдке всё шире расползался, словно блинное тесто по сковороде.

Так же и Ипат на этой канатной фабрике будто на мель сел и обсох на убылой воде. Разгонная сила молнией любовной в землю утекла, пришпилила.

От Маруси ни на час не хотелось удаляться. Обабился.

Польстился на обходительность начальства.

Да и припекающее солнце тоже располагало к оседлому томлению…

Ударили с конторщиком по рукам и, не мешкая, составили договорное письмо:

«1730 год июня в 4 день города Архангельска мещанин Макаров Мокей Андреев дал сие письмо крестьянину Синцову Ипату Ильину в том, что у него, Синцова, куплено 12 битков смолы, деньги по обоюдному договору уплочены сполна.

О взятии денег ни в чём на него, Макарова, впредь не бить челом и не искать».

Таких предприимчивых отходников, как Ипат, было меньшинство на мануфактурах тех времён. В центре России основную массу составляли работники посессионные – крепостные, переведённые на фабрики.

Были и «приблуды», работавшие за корм и одежду.

А на Севере, как правило, на мануфактурах, таких, как канатная, трудились вольнонаёмные, получавшие жалованье деньгами помесячно или сдельно, и харчи. Средняя зарплата на казённых предприятиях начала XVIII века в России составляла вместе с кормовыми 18 рублей в год. На частных мануфактурах – 20 рублей в год. Для сравнения: рейтар (стрелец) получал тогда 8-10 рублей в год. Корова стоила 3 рубля.

24

Конторщик присыпал письмо песком и опустился на колени перед окованным сундуком с подголовником (на нём и спал). Воткнул ключи в скважину – сундук отозвался резким охранительным звоном.

Затем не без