Генерал Милорадович - Виктор Владимирович Королев
Каховский очень хотел крупно выиграть. Крупно проиграл. Говорят, подозревали Каховского и в мелкой краже – кто ж с таким будет служить в лейб-гвардии? Сослан рядовым на Кавказ, через год уже корнет, а вскоре произведён за храбрость в поручики. Но посмотришь на послужной список Каховского и видишь: никакой храбрости-то и не было. Смерти искал? Да, это было. Не нашёл – повезло. Впрочем, я так полагаю, на небесах знают: кому суждено быть повешенным, от пули в грудь не погибнет.
Из армии Каховский был уволен в отставку по болезни, лечился за границей, вернулся в родовое имение. Потом снова уехал за границу долечивать душевные раны, а где-то через год поселился в Петербурге. Осенью 1825-го с подачи Рылеева стал членом Северного тайного общества. Одинокий, странный, неприкаянный, разочаровавшийся в жизни, он, как никто другой, подходил на роль цареубийцы, а Рылееву как раз и нужен был человек, которым можно пожертвовать ради победы восстания.
– Любезный друг, ты сир на этой земле, я знаю твое самоотвержение, обнимая отставного поручика, сказал Рылеев. – Ты можешь быть полезнее, чем на площади: истреби царя!
Считается, что на допросах Каховский «вёл себя дерзко, откровенно высказываясь о недостатках российского государственного строя». Позволю себе засомневаться. Вот его записка, подшитая к протоколам:
«Забыл в прошлый раз доложить вам: 14-го числа к вечеру был у Рылеева один молодой человек (с которым я знаком, но имя его поистине не помню); он делал ему препоручения отправиться на юг, как мне кажется с тем, чтобы сделать там восстание. Прося несколько часов свободы, я хотел быть у жены Рылеева, чтобы от неё по приметам узнать имя и где живёт упомянутый молодой человек…»
На полях записки – как раз напротив того места, где несостоявшийся цареубийца говорит, что знаком с ещё одним не арестованным пока молодым человеком, – есть резолюция: «Приказать взять».
Короче, предал Каховский всех, кого только мог предать…
По окончании следствия Николаю I принесли на подпись список приговорённых к смертной казни, два десятка фамилий. Государь сказал в раздумье:
– Начинать царство с лишения жизни двадцати молодых людей?
– Ваше величество, ваш брат Михаил и генерал Бенкендорф также против их казни. Разве что Каховского…
Повешен он был 25 июля 1826 года в числе пятерых руководителей восстания. Кстати, перед казнью декабристы стали прощаться. Обнимались, пожимали друг другу руки. Каховскому руки никто из них не подал…
Грустно, что об этом поистине «лишнем человеке» приходится говорить подробнее, чем он того заслуживает. Он подлый убийца – этим всё сказано. Когда он выстрелил, Бестужев закричал на него: «Что ж ты наделал?!» Но – поздно, кровь пролилась. Смертельно ранил он боевого генерала, великого полководца, героя и спасителя России. Стрелял снизу, с земли, и пуля попала Милорадовичу в левый бок и прошла рядом с сердцем.
Генерал стал валиться с седла, испуганная лошадь дёрнулась, вырвалась из-под всадника. Адъютант успел подхватить Милорадовича, положил его на шинель и оттащил в сторону.
– Да помогите же! – кричал он в онемевшую от ужаса толпу.
Золотой шпагой генерал-губернатора ткнул в сторону первых рядов:
– Вы четверо – быстро взяли! Заколю!
С виду мастеровые или дворники, вышли они, взяли разом шинель за углы. Адъютант повёл процессию к конногвардейским казармам. Шёл быстро, не оглядываясь, и не увидел, что четверо подлых помощников по дороге ограбили умирающего, похитив часы, несколько орденов и сняв с пальца перстень, подаренный императрицей.
Прости их, Господь, они не ведают, что творят! Ну что тут можно сказать, если даже столичная полиция в ночь с 14 на 15 декабря пустилась в грабёж. Если даже с мёртвых и раненых, которых опускали в проруби на Неве, снимали одежду и ценные вещи, если даже убегающих горожан ловили, избивали и грабили…
Осмотрев графа, примчавшиеся врачи убедились, что рана его смертельна, и были очень удивлены тем, что Милорадович ещё жив. Он был в сознании, когда они извлекали пулю из-под сердца. Превозмогая боль, попросил врачей показать её. Как потом напишут свидетели: «Лицо его прояснилось благородной улыбкой, и вдруг, медленно осеняя себя крестом, гордо посматривая на всех, он звонко, радостно, победно произнёс в безмолвной, как могила, комнате:
– О, слава Богу, эта пуля не солдатская. Без насечек. Теперь я совершенно счастлив. Я уверен был, что в меня выстрелил какой-нибудь шалун…»
Для генерала, в пятидесяти штыковых сражениях ни разу не раненного, смерть от солдатской пули была бы поистине невыносимой. Здесь напомню: у Наполеона было всего пятьдесят сражений. У Милорадовича пятьдесят – только штыковых, а всего – в полтора раза больше.
Он умирал весь этот страшный день и ещё половину ночи. Тяжело страдал, но не издал ни малейшего стона. Перед смертью граф успел сделать последние распоряжения в своей жизни – приказал дать вольную всем своим крестьянам. Исповедовался в присутствии друзей и вскоре затих.
Не стало величайшего российского полководца, удивительного, гениального человека.
Назавтра с раннего утра прибывали военные и статские, лица светские и духовные, – все, кто знал Милорадовича при жизни, шли отдать ему последний долг. Шесть дней жители Санкт-Петербурга почти круглосуточно шли поклониться праху генерал-губернатора Северной столицы, так много сделавшего для них при жизни.
Глава 6
Память укрыта такими большими снегами…
В городе уже стреляли пушки, разгоняя всех оставшихся на Сенатской, когда к смертельно раненному графу приехал великий князь Николай Павлович. У постели умирающего он тихо сказал несколько дежурных слов и вышел. Каких именно слов, теперь уже никто не вспомнит. Но, покидая казарму, Николай громко сказал приближённым: «Он сам во всём виноват!»
Потом Милорадовичу доставят витиеватое письмо: «Мой друг, мой любезный Михаил о Андреевич, да вознаградит тебя Бог за всё, что ты для меня сделал. Уповай на Бога так, как я на него уповаю; он не лишит меня друга; если бы я мог следовать сердцу, я бы при тебе был, но долг мой меня здесь удерживает. Мне тяжёл сегодняшний день, но я имел утешение ни с чем не сравненное, ибо видел в тебе, во всех, во всём народе друзей; да даст мне Бог Всещедрый силы им за то воздать, вся жизнь моя на то посвятится. Твой друг искренний Николай. 14 декабря 1825 года».
Биографы нового царя напишут, что умирающий со слезами на глазах
