Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли

— Возможно, мой отец и вправду верит в истинность своих обвинений, ведь он никогда не видел мистера Фолкнера, не распознал признаков благородного ума, которые читаются на его лице, невзирая на проступки. Как бы то ни было, он очень обижен; в рассказе Фолкнера о нем отзываются презрительно, и его это ранит; он зол, что его вынудили несправедливо обвинить жену, и теперь память о ее добродетелях и красоте служит ему горьким укором. Я не удивлен, что он так поступил, хоть и не одобряю его поведение; оно мне ненавистно, так как я разделяю твои чувства. Что касается мистера Фолкнера, Бог свидетель, я бы придумал для него другое наказание, но все страдания он навлек на себя сам; он должен понимать, что заслужил их, и стойко их переживать. Прости меня за эти жестокие слова; я тоже ему сочувствую, но только из-за тебя; самого по себе мне его не жаль.

— Как глубоко ты заблуждаешься! — воскликнула Элизабет. — Страсть извратила твое восприятие и сбила тебя с пути. Он невиновен в ужасном преступлении, в котором его обвиняют; ты это знаешь и чувствуешь; и даже будь он виновен, не ты ли сам жаловался, что законы общества слишком жестоки к преступникам? Не ты ли говорил, что, даже если к вине присовокупится безжалостность укоренившегося порока, к преступнику стоит относиться со снисходительностью воспитующего отца, а не с жестокой мстительностью закона? Теперь тот, чья душа и плоть изъедены совестью, тот, чья мораль и так беспрестанно его наказывает, тот, кто искупил вину многими добродетельными и героическими деяниями, — этот человек обречен на самую несчастную судьбу, которую только может нарисовать человеческое воображение, и все потому, что ты пострадал из-за его ошибки и позабыл о собственной философии!

Это воззвание вызвало у Невилла глубочайшую боль.

— Давай на несколько минут забудем обо всем, — сказал он наконец. — Не я стал причиной этих событий, и я не мог их предотвратить; сейчас ни один человек не в силах повлиять на ситуацию. Фолкнер точно так же мог вернуть домой мою мать, чьи останки мы нашли истлевшими в могиле, которую он для нее выкопал; вернуть ее к жизни и счастью, которых он ее лишил, — как я и мой отец или кто другой могли не отдавать его в руки закона. Теперь же мы все должны смириться с последствиями; ничего уже не исправить. Но ты — я говорю о тебе!

— Я не могу ни говорить, ни думать о себе, — ответила Элизабет. — Я думаю лишь об одном: как невыносимо все, что меня задерживает и мешает скорее оказаться рядом с отцом и разделить его беду!

— Но тебе к нему нельзя, — возразил Невилл. — Твой замысел наивен; он не должен осуществиться! Как ты собираешься разделить его печали? Тебя даже к нему не пустят. И ты совершенно не годишься для пребывания в такой среде! Ты не представляешь, что такое тюрьма; поверь, это место совсем не подходит для юной девушки. Мне самому страшно думать, в каких омерзительных условиях содержится убийца моей матери. Тебя станут оскорблять, ты одна, тебя некому защитить; даже твой возвышенный дух будет сломлен при виде того зла, с которым тебе предстоит столкнуться!

— Не думаю, — ответила Элизабет. — Несправедливость не сломит мой дух, и он не дрогнет, пока я исполняю свой долг. Его сломит лишь осознание, что я покинула отца; этого моя совесть точно не выдержит, и мое сердце будет разбито. А в тюрьме и под осуждающими взглядами толпы — если именно это меня ждет — я буду в безопасности; осознание, что я поступаю правильно, будет меня хранить.

— Ах, если бы ангелы небесные спустились и берегли тебя! — пылко воскликнул Невилл. — Но в нашем необъяснимом мире вина и невиновность так перемешались, что первая пожинает благословенные плоды, предназначенные второй, а вторая терпит наказание, заслуженное первой. Иначе почему судьба призывает тебя в этот темный час, хотя ты не связана родством с причиной несчастий и в момент совершения преступления находилась совсем в другом месте? Была бы ты его дочерью, мое сердце так бы не бунтовало: зов крови силен, и дочерний долг превыше всего. Но ты ему не родная, ты принадлежишь к другой семье; в ней тебе уготованы честь, любовь и процветание. Зачем тебе этот несчастный человек?.. Погоди, дай сказать еще, — продолжил он, увидев, что Элизабет намеревается пылко ему возразить, — хотя слова все равно бессильны тебя убедить. Если бы я мог подняться с тобой на башню и с высоты продемонстрировать ход событий и роковые последствия твоих нынешних действий, ты бы сама умоляла меня увести тебя с пути, по которому сейчас идешь. Стоит тебе только явиться в Камберленд и публично заявить о себе как о дочери Фолкнера, имя Рэби будет навсегда для тебя потеряно; а если случится худшее, к кому ты обратишься за поддержкой? Где скроешься? Поскольку убедить я тебя не могу, позволь хотя бы умолять: не подвергай себя такому риску! Ты не понимаешь, на что идешь.

Эти пламенные речи на миг ошеломили Элизабет.

— Видимо, — ответила она, — я, увы, человек дикий и не способный подчиниться законам цивилизации. Я об этом не догадывалась; думала, что похожа на других девочек, привязанных к дому и родителям и исполняющих ежедневные обязанности и все родительские требования. Я выхаживала отца, когда тот болел; теперь же, когда ему грозит беда намного хуже, я по-прежнему чувствую, что мое место рядом с ним, что я должна утешать его и составить ему компанию, и, если мне удастся хоть немного его утешить, я буду рада. Он мой отец, даже больше, чем отец, — он мой спаситель; он уберег меня от худшей доли, когда я была беспомощным ребенком. И пусть страшная кара настигнет меня, если я об этом забуду! Пусть даже мир станет его презирать, поверив в ложь о его виновности, — люди не будут столь же несправедливы ко мне, ведь я ничего не сделала, значит, мне ничего не грозит. Мы с тобой как будто говорим на разных языках: я говорю о самом священном долге, нарушив который я стану презирать себя до скончания дней. Ты же рассуждаешь об удобстве, видимости, внешних приличиях, которые ничто в сравнении с долгом. Рискуя показаться эксцентричной и безрассудной, я все же не могу поддаться твоим уговорам; такова моя жестокая судьба, а не злая воля.

— Не называй такими словами героическое великодушие, слишком благородное для этого порочного мира, — ответил Невилл, которого