Путь Абая. Книга I - Мухтар Омарханович Ауэзов
И теперь, когда пришел Абай, старый акын ласково приветствовал его, выказывая свое почтение этому юноше.
- Подойди сюда, присаживайся рядом, сын мой! - подозвал он Абая и сам налил ему чашку кумысу.
С бурой бородой, тронутой местами белой сединою, с приветливым светлым лицом, величавый старец очень понравился Абаю. Кадырбай справился о здоровье его родителей, выразил благодарность за оказываемые почести.
Абай при этом старался быть немногословным, и лишь отвечал на его вопросы, почтительно склонившись перед ним. Видимо, старому акыну понравились и ответы, и манеры молодого джигита. Продолжая разговор, он сказал:
- Как-то акын Барлас рассказывал мне, что у Кунеке есть сын, который вернулся после учебы в медресе. Мол, большой любитель стихов. Рожденный от Улжан, воспитывавшийся в доме почтенной Зере. Не ты ли это будешь, сынок?
Абай смущенно, сдержанно улыбнулся и ответил:
- Е-е, однажды акын Барлас недолгое время гостил у нас, - и, подняв глаза, юноша открыто, радостно посмотрел на знаменитого поэта.
Тонкая улыбка тронула лицо акына, он сказал:
- Все знают, что твой отец не очень любит стихи и стихотворство. Тогда почему же ты стал любителем стихов? Можешь мне ответить на это? Сынок, ты не должен обижаться на меня, ведь я прихожусь ровесником твоему отцу, а между сверстниками дозволены всякие вольности.
Присутствующие в доме заулыбались и с любопытством уставились на Абая. Он хотел бы проявить самую глубокую почтительность и вежливость к гостям, ни в коем случае не вступать с ними в споры или пререкания. Однако эти сыбаны не чувствуют себя, кажется, гостями из чужого рода и ведут себя непринужденно, будто они причастны ко всем делам аулов Тобыкты. И оттого хочется им отвечать столь же непринужденным образом, по-свойски. Да и ответные слова уже так и вертятся на языке...
И все же Абай не отдался первому порыву, успел еще подумать: «А что, не будет ли невежливо - вступать в пререкания со старшим, да еще и с гостем?» И подумав так, он и сам не заметил, как покачал головою. Но это заметил Кадырбай.
- Уа, говори, сынок! Ты же хочешь что-то сказать? Не смущайся, говори!
- Будь по-вашему, Кадеке! Ведь сказано же: «Ровесник отца -и сыну ровесник». Но я заранее прошу прощения, если невольно задену вас. Так бывает ли на свете кто-нибудь, совсем не любящий стихов? Разве что человек с безнадежно глухой душою. А у моего отца есть любимые стихи. Вы же, Кадеке, хотели сказать, наверное, что ему не понравилось одно стихотворение, а не все стихи на свете. И я знаю, что это за стихотворение, которым он остался недоволен:
Ты - аргамак, каких свет не знал, И честь и славу себе стяжал... -
закончил с улыбкою Абай.
Сидящие в доме вновь засмеялись - и с любопытством стали ждать ответа старого акына. Кадырбай сам рассмеялся и ответил:
- Апырмай! Ты посмотри, как этот ребенок сумел поддеть меня! - Он оглядел окружающих, прищелкнул языком и с весельем в глазах молвил дальше: - Он ведь намекает на одно мое стихотворение, в котором я перехвалил Солтыбая, и напоминает о том, как меня за это осудил Кунанбай. Если вы не слышали о том, что слышал, должно быть, этот мальчик, то я вам сам расскажу. Кунанбай пристыдил меня: «Зачем ты так стелешься перед Солтыбаем? Хочешь упросить его о чем-нибудь?» Что ж, так и было, сынок, но ты меня строго не суди, пожалуйста! Это было так давно, - и он опять добродушно рассмеялся.
Абай ничего не ответил. Ему в последнее время почему-то хотелось спорить со старшими, словно некая подспудная строптивость затаилась в его сердце. Нет, он не сожалел и не чувствовал вины в том, что задел старого акына, хотя по натуре своей юноша не был ни мелочным, ни вздорным. И все же, вынудив к признанию Кадырбая, Абай почувствовал некую удовлетворенность в душе.
Люди в этой гостевой юрте засиделись допоздна. Когда уложили гостей в приготовленные для них постели, вышли из юрты и затянули пологом тундуки на ее овершии, Абай и его люди увидели, что на восточном небосклоне уже занимается золотистый рассвет. Проступили во мгле сероватые холмы с юга от горы Казбала, затянутые туманной пеленой. На синеющем небе просматривался высокий силуэт вершинной скалы Карашокы, словно дозорный наступающего нового дня оповещал о скором приходе зари всем окрестным холмам, глубоким оврагам и горным ущельям, еще погруженным в холодный туманный сон...
Абай, Изгутты и Ербол шли в направлении кухонных юрт и на ходу устало переговаривались.
- Уже скоро настанет утро. Поспать, наверное, не удастся.
- Какое там поспать! Ты лучше забудь про сон.
- Оу, еще не заготовили дрова, воду!
- А кумыс? С кумысом бы не запоздать! Сабы во всех домах опустели.
- Конечно, сейчас не до сна. Побегать нам придется, подсуетиться еще!
И они приступили к неотложным делам.
А наступающий день обещал быть для них трудным! Это был день большого угощения. Гости Абая до самого обеда не показывались из юрт. Утром туда заносили только чай и кумыс. В обед начали подавать мясо. Абай установил свой особенный порядок подачи еды, который понравился и гостям, и посторонним, и всем, работавшим на кухнях.
Для джигитов-мясодаров были подобраны иноходцы с ровным бегом, все в сверкающей серебряной сбруе. Головы джигитов были обвязаны белыми платками. Когда с двумя блюдами дымящегося мяса в руках они понеслись от кухонных юрт к гостевым, вся долина, казалось, наполнилась праздничным ликованием. Приезжие родичи, нагаши Божея, получили высокие почести, а уход за ними и блюда были признаны самыми безупречными.
Когда в гостевых домах завершился торжественный поминальный обед, Байсал на светло-сером скакуне, с траурным стягом в руке, выехал на холм в сопровождении большой группы джигитов, издававших призывные кличи. Так был подан знак к началу большой скачки и разных состязаний: борьбы силачей-палванов, конной джигитовки. Наступал главный час торжеств годового
