Путь Абая. Книга I - Мухтар Омарханович Ауэзов

- Так это и есть Абай? - щебетала она. - Я его в первый раз вижу. Хорошо, что он приехал, правда, Тогжан? Мы заставим его спеть все песни новой родни, которые он разучил у них! И сами разучим их! Ладно, Тогжан? - И, влажно сверкнув зубами, Керимбала беспричинно, просто от своего молодого веселья, звонко расхохоталась.

Тогжан не отвечала. Керимбала подскочила к ней, схватила за руки.

- Ты что? Стесняешься его? Да разве он старик какой-нибудь, чтобы смущаться перед ним? О, разве ты не слышала, как говорят: «Тот, кто смел, тот и съел»? И нечего нам смущаться!

Ну, подавайте мне этого Абая! Сейчас увидишь, как я заставлю его песенки петь!

Неуемная Керимбала снова затянула чужедальнюю песенку «Топайкок». Тогжан подругу не поддержала. Но сияющие глаза, сверкающие белизной зубы, хорошенькое лицо и звонкий смех Керимбалы ни с чем считаться не хотели, - и под звонкий ливень серебряных шолпы, то и дело прерывая саму себя заливистым хохотом, она пела одна.

Вернулись Абай и Ербол.

С их приходом ночные девичьи игрища пошли под веселый завод Ербола. Он вместе с Карашаш посадил на качели Абая и хохотушку Керимбалу. А если джигит и девушка качаются вдвоем, они вместе должны исполнить песню. Керимбала потребовала, чтобы Абай спел с ней вместе «Топайкок».

Но когда Абай запел, а она начала подпевать - все заметили, что Керимбала затягивает по-другому, сбивает мотив- сфальшивила не только в начале, но и в середине припева!

Слушавшие девушки и молодые женге дружно закричали:

- Нет! Абай поет совсем по-другому!

- Керимбала! Керимбала, ты поешь неправильно!

- Ей! Озорница! Ты зачем поешь неверно?

- Сначала научись петь в два голоса, а потом уж берись! -захотел кто-то из женщин уколоть Керимбалу.

Но ту смутить было невозможно. Она снова звонко расхохоталась, остановила качели, спрыгнула с них и крикнула:

- Ах, так? Пусть тогда поет кто-нибудь другой! Вот ты, Тог-жан! Спой ты! - И не дав ей опомниться, подтолкнула подружку к качелям, на свое место, лицом к лицу с Абаем. А сама стала раскачивать, взявшись за веревки, ей дружно помогали и другие девушки.

Махи качелей становились все сильнее, подъемы в ночное небо - все выше, возвращения - все стремительней. Даже у стоявших на земле захватывало дух. И в это мгновение Абай и Тогжан запели. Первый уверенным, радостным голосом повел песню Абай, голос Тогжан чуть был зажат вначале, приноравливаясь к пению юноши, перенимая верный напев, но затем распахнулся во всей своей широте, чудесно слился в дуэте с голосом Абая. Заново начали чужедальнюю «Топайкок», и на этот раз звучало что-то совсем иное, чем при исполнении Керим-балы. Тогжан быстро исправила все искажения, допущенные в их ауле, и песня всех захватила и очаровала своей нездешней красотой звучания. Ербол и окружавшие его девушки радостно завосклицали:

- Уа! Вот теперь правильно!

- Хорошо! Тогжан-то, молодчина, сразу все поняла!

- Пойте! Пойте еще! - крикнули девушки и джигиты в ночи.

Когда качели взлетали в подлунную сторону, Абай ясно видел прекрасное любимое лицо и глаза Тогжан, озаренные светом месяца. На этом лице, казалось, трепетал какой-то особенный бегущий луч от лунного светоча, который весь сосредоточился на освещении дивной красоты этой девушки. Мерцающий розовый луч придавал ее лицу цвет нежности, юности, - душа ее раскрывалась в этой ночи и представала вся в своей внутренней чистоте и свежести. Эта душа не скрывала о своем устремлении к любимому, она говорила о своей верности ему навсегда. Их ладное красивое пение сблизило их и слило воедино гораздо сильнее, чем самое крепкое объятие. Отдавшись без остатка мелодии песни и ее словам, оба они доверили ей все свои тайные чувства. Они не песню пели, а поведывали всему миру, этой волшебной лунной ночи о бесконечной радости своей встречи, этого свидания, когда души их, наконец, слились друг с другом. И этому окружающему миру, и равнодушной бесконечности звездного неба, и одинокой луне, и всем, собравшимся на этом маленьком ночном девичьем празднике, - души молодых влюбленных смиренно говорили: «Вот мы перед вами. Скажите, в чем мы виноваты?»

Потом запели по очереди. Захваченная мечтой и грезой, Тогжан вся ушла в свою песню - она полилась неудержимым нежным потоком. Абай увидел на лице юной красавицы отсвет чистой детской радости. Излучая эту радость, словно наслаждаясь этой радостью и словно благодаря за эту радость, любимая улыбалась ему. Ее длинные, тонкие, загнутые на концах, словно крылья ласточки, черные брови вскидывались и опускались, порой быстро трепетали, будто пытались сказать Абаю что-то особенное, самое сокровенное.

Абай, вначале запевший песнь радости, песню-приветствие своей возлюбленной, вдруг быстро изменил мелодию и звучание ее. Слова пришли другие, печальные: «Перестанет ли любимая винить любимого, полного грусти и тоски? Ведь он хотел бросить к ее ногам все сокровища своей души, все мечты свои, устремленные к ней, всю вселенную, полную горящих звезд. Что теперь она скажет ему? Если снова безжалостно отвергнет его, - где же в этом мире искать ему утешения и милосердия? Сгореть, без надежды спастись, быть наказанным без праведного суда - за что же такая участь тому, который любит?»

Тогжан ответила следующим песенным куплетом, вполне приличествующим в подобном песнопении, но далее, уже после того как слова Абая предстали совсем необычными для известных ей песенных ходов, а содержание стало слишком глубокомысленным, Тогжан не стала продолжать ответное пение. Она предпочла молча слушать, потупив голову, опустив свои чудесные черные глаза, раскачиваемая на качелях, вместе с Абаем, своими веселыми подругами.

Абай спел четыре куплета под задушевную мелодию песни «Белая березка» и смолк, завершив пение на постепенно замирающем звуке. Слова этой песни написал сам Абай, и он выразил в них всю свою неизбывную тоску по любимой. Джигит, тоскующий по ней, не совсем был тем Абаем, которого так хорошо знал его друг Ербол и другие люди. В глазах друга, внимательно прослушавшего всю песню, появилось чувство неподдельного восхищения - Абаем-поэтом. И подошедшая от качелей к нему Карашаш, жена Асылбека, тоже выразила свой восторг словам песни, зная, что ее сочинил сам Абай. Настолько высоко оценила она его стихи, что во всеуслышание признала их стихами подлинного акына. Но Абай, с блуждающей улыбкой на устах, почти не слушал ее, иное волнение захватило всю его душу.

Песни и ночные игрища возле качелей под яркой луной, на просторной поляне продолжались еще долгое