Путь Абая. Книга II - Мухтар Омарханович Ауэзов

Великое удивление Абая вызвал рассказ Михайлова о гражданской казни Чернышевского в Петербурге, на Мытнинской площади. Он подробно рассказывал об унизительном ритуале казни, через который прошел этот известный на всю страну народный вождь 31 мая 1864 года.

Позже, когда Абай встречался и беседовал с адвокатом Андреевым, тот, на восхищенные выражения признательности Абая к Михайлову, рассказавшему ему о Чернышевском, спросил у него:

- А он рассказывал вам, Ибрагим, об одном особенном событии в тот день, на Мытнинской площади? Говорил ли вам Евгений Петрович о своей старшей сестре?

- Нет.

И Андреев поведал Абаю то, чего из скромности не рассказал ему Евгений Петрович.

- В таком случае послушайте. Перед зачитыванием приговора из толпы к эшафоту подходит молодая девушка, бросает к его ногам букет цветов и выкрикивает: «Прощай, друг!» Эта девушка была старшей сестрой Евгения Петровича.

Только теперь, вспоминая свои встречи с Михайловым и все его рассказы о революционном движении в России, Абай вспомнил, что меньше всего в этих рассказах присутствовало сведений о его собственных жертвах и страданиях, понесенных ради народного дела. Оказалось, что революции отдали всего себя, и даже свою жизнь, многие из семьи и близких Михайлова. А одна из них - родная сестра, Мария Михайлова, стала известна на всю Россию, и ею гордился русский народ.

Чтобы чаще и без всяких помех встречаться с русским другом, Абай перешел от свата Тыныбека к своему старому знакомцу, татарину Кариму на другом берегу Иртыша. В виду островков на Иртыше, густо заросших зелеными деревьями, Абай и Михайлов вольно прогуливались по высокому берегу реки. Иногда они брали лодку, отправлялись на Полковничий остров и, уединившись там, беседовали долгими часами. Михайлов был старше Абая всего на четыре года, но его жизнь, полная сложных событий и прошедшая в бесконечных мытарствах по свету, вся отданная большому общественному делу, сделала из него настоящего мудреца и мыслителя, в котором Абай видел героя какого-то ненаписанного величественного дастана.

Однажды Абай подумал, что если у народа есть такие могучие батыры духа, как этот скромный Михайлов, то этому народу присущи, должно быть, великие силы и мощь в сотворении своей судьбы. Абаю захотелось больше узнать о самом Михайлове, расспросить подробнее о его жизни. С этим желанием он пришел на другой день к дому друга и постучал в дверь. За нею раздался недовольный голос старухи Домны, ведущей хозяйство Михайлова, она с ворчливой бранью загремела запорами и приоткрыла дверь. Но, увидев Абая, распахнула ее шире и улыбнулась вполне добродушно.

- Это ты, голуба, проходи, Абрагим! Ждет тебя твой дружок, - сказала старуха Домна, а затем, пропустив Абая и следуя за ним, вновь принялась ворчать: - А я подумала, что опять заявился этот пес шелудивый, Силантий-жандар, ну, проходу от него нет! Одно знает, морочить мне голову! «Сицилист, - говорит, - твой барин». Вот старый пес! Всякую мелочь выспрашивает: чего ест, чего пьет, кто ходит к нему в дом да куда он сам ходит. Нешто только мне бы одной голову морочил: дак ведь толстую Коновалиху, мясничиху с базара, подговорил выспрашивать у меня про барина! Она мне и баит, дура: «Еще на чью жизнь покушается твой сицилист, убивши батюшку царя? И не страшно тебе, Домнушка, жить с ним в одном доме?» Вот ведь как задурил голову мясничихе, пес энтот старый, Силантий-жандар!

Сняв с себя в передней верхний чапан, отдавая его в руки Домны, Абай с любопытством прислушивался к ворчанию и брани старухи, отлично понимая всю подоплеку разговора. Уже давно Михайлов просветил его, что за ним в местном околотке установлен надзор, и осуществлять его должен пожилой жандарм Силантий. Этот служивый был стар, нерасторопен, глуп и нерадив, и из рук вон плохо справлялся с делом тайного надзора над ссыльным. Филерские сведения он пытался добыть единственно со слов служанки Домны, хотел запугать эту простую душу или настроить ее против барина. Об этом секретном поручении жандарму - следить за Михайловым -знали уже во всей городской округе, и сам Михайлов наперед знал обо всех предпринимаемых мерах старого полицейского по шпионской слежке за ним. Каждый раз, когда Силантий снова подбирался к Домне с расспросами, Михайлов с любопытством выслушивал ее шумные жалобы, добродушно посматривая на славную старуху. И на этот раз, выйдя из кабинета встретить Абая, хозяин издали молча кивнул Абаю, приветствуя его, а сам взглядом и движением головы приглашал гостя послушать ее. Абай улыбнулся и обратился к простодушной старушке:

- Домна-апай, тебя что, сегодня Силантий сильно обидел?

- Обидел, злодей!

- Чего? Снова говорила с ним?

- Сначала не с ним, а соседкой Сидорихой. Пошла я утром на Иртыш белье полоскать, а Сидориха уже там. Как ляпнет мне: твой сицилист, может, бомбу собирает, чтобы кого-нибудь подорвать? Я ей: какую бомбу, дуреха? Окстись! А она тогда спрашивает: чего это зачастил в ваш дом киргиз? То тебя касается, Абрагим. Спрашивает: может, барин твой хочет свои антихристовы наставления сеять среди киргизов? Плюнула я, пошла домой, а на дороге стоит энтот старый пес, Силантий-то, стоит-дожидается. Он и говорит мне: «Должно быть, барин немалые тебе деньги дает, чтобы ты язык за зубами держала? Ты ведь смирная старушка, в церковь ходишь, Бога боишься. А чего тогда защищаешь нехорошего человека? Он, мол, выступает против веры, Бога и батюшки царя. А ты покрываешь его дела. Теперь, мол, так больше не делай, а лучше подслушай ночью в замочную скважину: такие отчаянные люди во сне, бывает, пробалтываются. Скажут то, чего наяву никогда не скажут. А ты подслушай, старушка, запомни и потом доложишь мне». Я ему говорю: «Силантий, у тебя же есть жена, дети, и сам ты уже пожилой. Тебе бы не собирать всякие сплетни, точно баба, а лучше бы покаяться перед Богом! Лучше сдохнуть тебе под забором, псу шелудивому, чем вот так-то ходить и напускать всякую напраслину на людей! Не живется тебе по-человечески, честным трудом!» Тогда он, старый пьяница, вон какую уловку придумал! Пойдешь, говорит, на Пасху причащаться к батюшке, и отец Киприян спросит у тебя, почему подсобляешь крамольному человеку, - чего ответишь ему? Сицилисту твоему что - сегодня он здесь, а завтра окажется на каторге, ему не привыкать. Только и поминай как звали, а тебе ведь