Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
— Мистера Фолкнера оправдали; он свободен и скоро будет здесь! Никто не усомнился в его невиновности; присяжные даже не уходили совещаться.
Осборн продолжал рассказывать о суде. Сам вид Фолкнера расположил к нему присяжных. Его честный открытый лоб, уверенная манера, четкий и чистый голос, очевидно говоривший правду, — все свидетельствовало в его пользу. Барристер, выступавший со стороны обвинения, представил дело скорее как таинственное происшествие, которое необходимо расследовать, чем как преступление. Джерард Невилл дал показания в пользу обвиняемого; он рассказал, как Фолкнер, которого ни в чем не подозревали и не собирались обвинять, по собственной воле поведал о причастности к смерти несчастной матери Невилла, чтобы восстановить ее репутацию и успокоить ее родственников. Письмо с признанием, которое Фолкнер написал в Греции и оставил в качестве объяснения на случай, если погибнет, подтверждало правдивость этого рассказа. Джерард заявил, что верит в его невиновность, а когда передал последние слова отца и сообщил, как на смертном одре тот попросил записать, что считает Фолкнера невиновным в предъявленных тому обвинениях, — слова эти прозвучали только что, ведь того, кто их произнес, еще даже не похоронили, — все поразились, что Фолкнер подвергся столь длительному тюремному заключению и унижениям судебного процесса. После этого вышел Осборн и дал четкие и убедительные показания. Наконец самого подсудимого спросили, что он может сказать в свою защиту. Когда он встал, все взгляды обратились к нему; разговоры в зале стихли, все затаили дыхание, установилась торжественная тишина. Он произнес краткую речь, говорил спокойно и убедительно и сослался в качестве доказательства своей невиновности на сами свидетельства, что предъявлялись против него. Это правда, что из-за него погибла женщина; он не просил милости; ради нее и ее героизма, что толкнул ее на смерть среди волн, он требовал справедливости и ни на секунду не сомневался, что присяжные рассудят мудро.
— Любой, кто его услышал, уже не смог бы сомневаться в его невиновности, — сказал Осборн. — Его орлиные глаза смотрели на присяжных, и весь вид свидетельствовал, что он говорит правду и ни в чем не виноват; он держался смиренно, но благородно, будто понимал, что чистой совести и уверенности в своей правоте достаточно, чтобы склонить присяжных на свою сторону. И верно — они не сомневались ни секунды; услышав вердикт, я сразу побежал сюда; впрочем… а вот и он!
На улице раздались шаги, топот множества ног, а потом Элизабет услышала на лестнице поступь, которую не спутала бы с другой. Вошел Фолкнер; она кинулась к нему и прижала к груди, заключив в долгие и ласковые объятия. Никто не произнес ни слова.
На несколько секунд их охватила почти болезненная дрожь; от переизбытка чувств из глаз хлынули слезы, и вот наконец их охватило подобающее случаю ликование. К Фолкнеру вернулось самообладание; он пожал руку Осборну и сказал ему спасибо, а Элизабет познакомила его с миссис Рэби. Он сразу оценил ее доброту и выразил сердечную благодарность, показав, как переживал из-за того, что в трудный час Элизабет осталась одна. Вскоре в комнату набилась толпа, и им пришлось выслушать много поздравлений; они всех благодарили и слушали бесконечные рассказы присутствовавших на суде, хотя им было весьма неприятно об этом вспоминать. И все же в момент ликования сердце, согревшись и открывшись, не проводит различий между сословиями. Среди тех, кто очевидно радовался исходу суда и чей приход особенно растрогал Фолкнера и Элизабет и наполнил сердце особой благодарностью, был надзиратель; сначала тот стыдился приходить, но, услышав, что освобожденный узник с дочерью планируют немедленно уехать из Карлайла, попросил разрешения увидеть их еще раз. Бедный малый смотрел на Элизабет как на ангела, а Фолкнера воспринимал как полубога; даже в беде те не растеряли своей доброты, были к нему внимательны и чем могли помогали; поэтому теперь радости надзирателя не было предела, на его лице читался восторг, и не оставалось сомнений в переполнявших его сердце чувствах и благодарности.
Наконец суета и сутолока стихли; гости разошлись. Фолкнер и его милая спутница оказались одни и несколько часов провели в такой счастливой безмятежности, что сами ангелы могли бы им позавидовать. Фолкнер не спешил ликовать и по-прежнему глядел в прошлое с раскаянием, но зря полагал, что случившееся в тот день глубоко ранит его гордость; зря уверял себя, что после суда его честь будет неизбежно запятнана. Сердце свидетельствовало о другом; в нем совсем не осталось места для привычных изощренных сожалений, так как теперь его переполняли другие чувства. Фолкнер наконец испытал искреннюю радость и умиротворение, и ничто в нем не противилось этим приятным переживаниям, поскольку он не был склонен к показной тонкости и не цеплялся за свои горести.
К вечеру, когда стемнело, Фолкнер сказал:
— Дорогая моя, пойдем прогуляться.
Услышав эти слова, Элизабет одновременно засмеялась и заплакала от радости. Фолкнер надел шляпу и взял Элизабет за руку; они вскоре пересекли границу города и зашагали по сельской дороге. Ветер колыхал прозрачные верхушки деревьев; небо усыпали звезды, раскинулись поля, и все это казалось освобожденному узнику благословением небес.
— Сейчас я думаю, что все это было создано специально для меня! Как же прекрасна природа, и какая это благодать — быть свободным! Боже, я не могу поверить своему счастью; лишь одно омрачает светлую картину — образ моей потерянной, погибшей Алитеи; иначе мое счастье превзошло бы возможности хрупкого человеческого существа.
На обратном пути в город мимо проехала карета, запряженная четырьмя лошадьми. Элизабет сразу узнала пассажира — это был Джерард Невилл. Она ощутила болезненный укол, так как вспомнила, что они не успели поговорить и, возможно, разлучились навсегда. Вернувшись домой, измученная усталостью и угнетенная этими размышлениями, она пожелала Фолкнеру спокойной ночи, и тот, радуясь, что теперь они находятся под одной крышей, поцеловал ее и обнял. Войдя в свою комнату, она увидела на туалетном столике письмо, улыбнулась, и на ее щеках заиграли ямочки. Письмо было от Невилла. Он очень коротко поздравил ее и сообщил, что должен спешить в город, где его ждали печальные обязательства — похороны отца; умолял, чтобы они с Фолкнером не предпринимали поспешных действий. «Не в моих силах разогнать тучи, которые нас окружают, — писал он, — но я знаю, что не могу и не должен тебя потерять. Пусть пройдет немного времени; давай подумаем и попытаемся понять, как примирить наши обязанности с более важной необходимостью не разлучаться. Не спеши, Элизабет, и не
