Мэри Мари - Элинор Портер

Она встала, и он тоже поднялся, что-то сказал – я не расслышала, что именно, но что-то грустное и укоризненное, судя по выражению его глаз. Потом они пошли к остальным.

Мне было его жаль. Я не хочу, чтобы он стал моим отцом, но я не могла его не пожалеть. Он выглядел таким печальным и красивым; и у него такие чудесные глаза. (Надеюсь, когда я встречу своего мужа, у него тоже будут красивые глаза!)

Как я уже говорила, я не верю, что мама выберет мистера Харлоу, даже когда придет время. Что касается остальных – не знаю. Насколько я могу судить, она относится к ним одинаково – вежливо и обходительно, но без всякой влюбленности. Однажды я спросила мнение Питера по этому поводу. Но он, похоже, тоже не знает, кого из них она выберет, если вообще выберет.

Питер – единственный, с кем я могу поговорить. Конечно, я не могу спросить маму или тетю Хэтти, которая рассказала ей, что я называю господ воздыхателями. А дедушка… ну, мне бы и в голову не пришло задавать ему такие вопросы. Но Питер меня очень поддерживает. Если бы не он, мне бы совсем не с кем было поговорить о том, что меня волнует.

Как я уже, кажется, говорила, он каждый день отвозит меня в школу и обратно, так что я вижу его довольно часто.

Что касается школы, то там все в порядке, и мне нравится, хотя и не так, как в прошлой. Некоторые девочки… ну, они странные. Я не знаю, что с ними происходит. Некоторые из них замолкают, когда я подхожу, и из-за них я иногда чувствую себя не в своей тарелке.

Может быть, это потому, что я приехала из маленького провинциального Андерсонвилля? Но они знали об этом с самого начала и вели себя совсем не так. Может быть, здесь просто так принято. Если вспомню, спрошу Питера завтра.

Ну, пожалуй, это все, что я могу придумать на этот раз.

* * *

Почти четыре месяца спустя

Я ничего не писала целую вечность, знаю. Но ничего особенного не происходит. Все идет примерно так же, как и раньше.

Разве что одно отличие: Питер уехал два месяца назад. Теперь у нас ужасно старый шофер. Седой, в очках и вообще какой-то неприглядный. Его зовут Чарльз. Как только он появился, тетя Хэтти сказала мне, чтобы я никогда не разговаривала с Чарльзом и не приставала к нему с вопросами; что он должен полностью сосредоточиться на вождении.

Она зря беспокоилась. Мне и в голову не придет спрашивать его о том, о чем я говорила с Питером. Он слишком глуп. Мы с Питером стали настоящими друзьями, а потом дедушка вдруг сказал ему, что он уволен. Не знаю почему.

Не думаю, что я стала ближе к разгадке того, кто станет возлюбленным мамы, чем четыре месяца назад. Наверное, еще слишком рано. Однажды Питер сказал, что, по его мнению, вдовы должны ждать по крайней мере год и он полагает, что соломенных вдов[3] это тоже касается. Как я на него разозлилась за эти слова! Я знала, что он имел в виду. Я слышала их в школе (теперь я знаю, почему девочки вели себя так гадко). Одна мне никогда не нравилась, и я подозреваю, что я ей тоже. Так вот, она узнала, что мама развелась. (Знаете, я не стала рассказывать об этом здесь, хотя помнила, как хвастались этим девчонки на Западе.) А она рассказала всем, но тут вышло совсем не как на Западе. В этой школе ни у одной девочки не было в семье развода. И некоторые из них вели себя так, как будто это позор, даже когда я сказала им, что наш развод был вполне респектабельным и благопристойным. Мои слова ничего не изменили, и именно тогда я впервые услышала эти ужасные слова «соломенная вдова». Так что я поняла, что имел в виду Питер, и страшно разозлилась. И я дала ему это понять.

Конечно, я сменила школу. Я знала, что мама захочет этого, когда узнает, поэтому сразу же все ей рассказала. Я думала, она опять будет надменна и великолепна. Но вышло не так. Сначала она так побелела – я испугалась, что она сейчас упадет в обморок, – потом начала плакать, целовать и обнимать меня. А вечером я слышала, как она разговаривала с тетей Хэтти и говорила: «Почему должно страдать невинное дитя?» И еще что-то, чего я не расслышала, потому что у нее дрожал голос.

Мама снова много плачет. Понимаете, ее шесть месяцев подходят к концу, и я должна вернуться к отцу. И я боюсь, что мама расстроена из-за этого. На прошлой неделе она получила письмо от тети Джейн, сестры отца. Я слышала, как она читала его вслух тете Хэтти и дедушке. Это было очень жесткое, холодное и помпезное письмо, в котором говорилось примерно следующее:

Мадам! Доктор Андерсон просит передать, что он надеется, что вы помните о том, что по решению суда его дочь Мэри должна приехать к нему в первый день мая. Если вы соблаговолите сообщить ему час ожидаемого прибытия, он проследит, чтобы ее должным образом встретили на вокзале.

Затем шло ее имя – Эбигейл Джейн Андерсон. (Ее назвали в честь матери, бабушки Андерсон, так же, как отец хотел, чтобы назвали меня. Господи! Я рада, что они этого не сделали. Мэри – это уже плохо, но Эбигейл Джейн…)

Мама прочитала письмо вслух, а потом начала обсуждать его. Говорила о своих чувствах, как ужасно даже думать о том, чтобы отказаться от меня на целых шесть месяцев и отправить свою маленькую звездочку Мари в это место, похожее на темницу, где из живых существ только Эбигейл Джейн. Мама сказала, что ей хочется, чтобы няня Сара вернулась – она хотя бы похожа на живого человека.

– «Проследит, чтобы ее встретили как следует»! – возмущалась мама. – Уж конечно! Если бы он ждал звезду или комету, он бы часами за ней наблюдал. Но речь всего лишь о его дочери, поэтому он пошлет за ней Джона на коляске или свою драгоценную Эбигейл Джейн. Хотя, пожалуй, это будет слишком роскошно. Хэтти, я не могу ее отпустить – не могу, не